— Я знаю его имя…

Джордж чувствует, что завизжит. Он потеряет сознание. Он упадет и ударится головой о…

— Это Стюарт.

И тут мужчина, примерно ровесник Джорджа, в нескольких ярдах слева от него, встает и машет в сторону сцены, признавая этого семидесятипятилетнего старика, который вырос в Индии и перешел в 1918 году, и прямо-таки хватая его, будто трофей. Джордж чувствует, что на него пала тень ангела смерти; он оледенел до костей, весь потный, измученный, угрожаемый, полный безграничного облегчения и жгучего стыда. И в то же время какая-то его часть поражена, прониклась любопытством, пугливо прикидывает, а вдруг…

— Теперь со мной дама, ей лет сорок пять — пятьдесят. Она перешла в тринадцатом году. Она упоминает Морпет. Она никогда не была замужем, но у нее весть для джентльмена. — Миссис Робертс переводит взгляд вниз на партер. — Она говорит что-то о лошади.

Пауза. Миссис Робертс снова опускает голову, поворачивает ее вбок, принимает пояснение.

— Теперь я знаю ее имя. Эмили. Да. Она сообщила свое имя как Эмили Уайлдинг Дэвисон. У нее есть весть. Она устроила так, чтобы появиться здесь и передать весть джентльмену. Я думаю, она сообщила вам с помощью планшетки, что будет присутствовать здесь.

Мужчина в рубашке с открытым воротом, сидящий вблизи сцены, поднимается на ноги и, словно сознавая, что он обращается ко всему залу, говорит далеко разносящимся голосом:

— Верно. Она сказала мне, что войдет в контакт сегодня. Эмили — суфражистка, которая бросилась под лошадь короля и умерла от полученных травм. Как дух она мне хорошо известна.

Зал словно испустил общий вздох. Миссис Робертс начинает излагать весть, но Джордж не трудится слушать. Его здравый смысл внезапно восстановился, чистый пронизывающий ветер логики обдувает его мозг. Фокусы-покусы, как он всегда и подозревал. Эмили Дэвисон, только подумать! Эмили Дэвисон, которая била окна, швыряла камни, поджигала почтовые ящики, которая отказывалась подчиняться тюремным правилам, а потому часто подвергалась насильственному кормлению. Глупая истеричка, по мнению Джорджа, которая сознательно искала смерти, лишь бы продвинуть свое дело; впрочем, поговаривали, что она просто намеревалась прицепить к лошади флаг и не рассчитала скорость ее движения. То есть если так, то вдобавок не только истеричка, но еще и не компетентная. Нельзя нарушать закон, чтобы изменить закон. Для этого есть петиции, дебаты, демонстрации, если уж необходимо, но в пределах разумного. Те, кто нарушал закон в качестве довода за получение права голоса, тем самым демонстрировали, что не годятся для его получения.

Тем не менее суть не в том, была ли Эмили Дэвисон глупой истеричкой или же ее поступок привел к тому, что Мод получила право голоса, а это Джордж всецело одобрял. Нет, суть в том, что сэр Артур был широко известен как противник права голоса для женщин, и самая идея, будто подобный дух посетил собрание его памяти, выглядела нелепой. Разве что духи усопших нелогичны не менее, чем буйны. Быть может, Эмили Дэвисон хотела сорвать это собрание, как однажды сорвала Дерби. Но в таком случае ее весть следовало адресовать сэру Артуру или его вдове, а не сочувствующему другу.

Прекрати, говорит себе Джордж. Прекрати думать логично о подобных вещах. А вернее, прекрати находить сомнения в пользу этих людей. Ты претерпел неприятный шок из- за ложной, но ловко подстроенной тревоги, однако это еще не повод позволять слабости твоих нервов воздействовать на твой рассудок. А затем он думает: уж если я так напугался, если уж я так запаниковал, уж если я поверил, что сейчас умру, так вообразите, каково потенциальное воздействие подобного на более слабые сознания и меньшие рассудки. Джордж прикидывает, а не лучше ли Закон о колдовстве — который ему, бесспорно, не знаком — сохранить в действии?

Миссис Робертс передавала вести около получаса. Джордж замечает, что люди в партере поднимаются с сидений. Но теперь они не претендуют на ушедшего родственника и не встают все разом приветствовать духовные образы былых любимых. Они выходят из зала. Может быть, появление Эмили Уайлдинг Дэвисон и для них оказалось последней соломинкой. Быть может, они пришли сюда как поклонники жизни и творчества сэра Артура, но отказываются и дальше принимать участие в этом публичном фокусе-покусе. Тридцать, сорок, пятьдесят человек встали и решительно направляются к выходам.

— Я не могу продолжать, когда все эти люди уходят, — объявляет миссис Робертс. Тон у нее обиженный, но также и нервничающий. Она делает несколько шагов назад. Кто-то где- то подает сигнал, и огромный орган за сценой внезапно испускает оглушающий трубный звук. Должен ли он замаскировать шаги уходящих скептиков или означает конец собрания? Джордж смотрит на женщину справа в поисках руководства. Она хмурится, возмущенная тем, как помешали медиуму. Что до самой миссис Робертс, она опустила голову, обхватила себя руками, игнорируя эти помехи, нарушающие хрупкую линию связи с миром духов, которую ей удалось установить.

И затем произошло то, чего Джордж уж никак не ожидал. Орган внезапно замолкает в середине гимна, миссис Робертс раскидывает руки, поднимает голову, уверенно идет к микрофону и звенящим полным страстности голосом восклицает:

— Он здесь! — И снова: — Он здесь!

Идущие к выходам останавливаются, некоторые возвращаются на свои места. Но в любом случае они уже забыты. Все сосредоточенно смотрят на сцену, на миссис Робертс, на пустое кресло с надписью на картоне поперек его. Взрыв органной музыки мог быть призывом ко вниманию, прелюдией именно этого мгновения. Весь зал безмолвен, смотрит, ждет.

— Сначала я увидела его, — говорит она, — во время двух минут молчания.

— Он был здесь, сначала стоял позади меня, хотя и в стороне от других духов.

— Я видела его четко. Он был в смокинге.

— Он выглядел так, как выглядел все последние годы.

— Нет никаких сомнений. Он был вполне готов к переходу.

Пока она делает паузы между этими краткими драматическими утверждениями, Джордж всматривается в семью сэра Артура на сцене. Все они за одним исключением смотрят на миссис Робертс, зачарованные ее сообщениями. Только леди Конан Дойль не повернулась. С такого расстояния Джордж не видит выражения ее лица, но ее руки скрещены на коленях, ее плечи развернуты, ее осанка прямая, голова гордо поднята — она глядит над присутствующими в дальнюю даль.

— Он наш великий защитник и здесь, и на той стороне.

— Он уже совершенно способен к демонстрации. Его переход был мирным, и он был вполне к нему готов. Не было ни боли, ни смятения его духа. Он уже начинает трудиться для нас там.

— Когда я только увидела его в те две минуты молчания, это был лишь проблеск.

— Ясно и четко я его увидела, когда передавала вести.

— Он подошел и встал позади меня и ободрял, пока я выполняла свою работу.

— Я снова узнала этот чудесный ясный его голос, в котором нельзя ошибиться. Он держался как джентльмен, каким был всегда.

— Он с нами все время, и барьер между двумя мирами не более чем временный.

— В переходе нет ничего страшного, и наш великий защитник доказал это, появившись