другая тяжелая фигура.

– Я хотел бы переговорить, – сказал первый.

– Как вы попали сюда? Кто вы, черт возьми?

– Только на одно слово. О вашем хозяине.

– Вы что, из газеты? Слушайте, я сказал уже все, что знал. А теперь убирайтесь, пока я не вызвал полицию. Вы не имеете права вламываться сюда.

Второй человек выступил из тени и поглядел вверх на лестницу. Его лицо было загримировано настолько, что это было очевидно даже на расстоянии. Лицо припудрено, щеки подрумянены: он выглядел, как дама из пантомимы. Лютер поднялся еще выше по лестнице, его мысли скакали. «Не бойтесь», – произнес первый так, что Лютер испугался еще больше. Что может скрываться за такой вежливостью?

– Если вы не уберетесь за десять секунд... – предупредил он.

– Где Джозеф? – спросил вежливый человек.

– Умер.

– Вы уверены?

– Конечно, уверен. Я видел вас на похоронах, не так ли? Я не знаю, кто вы.

– Меня зовут Мамулян.

– Ну и вы там были, правда ведь? Вы сами все видели. Он мертв.

– Я видел гроб.

– Он мертв, приятель, – настаивал Лютер.

– Вы были одним из тех, кто его нашел, так, кажется? – сказал Европеец, делая несколько беззвучных шагов через холл к подножию лестницы.

– Именно так. В кровати, – ответил Лютер. Может быть, они все-таки журналисты? – Я нашел его в кровати. Он умер во сне.

– Спускайтесь. Уточним детали, если вы не против.

– Мне и здесь хорошо.

Европеец поглядел на нахмуренное лицо шофера; попробовал, ради опыта, на затылке. Здесь слишком жарко и грязно; он не был достаточно пригоден для исследования. Есть и другие, более грубые методы. Он едва махнул Пожирателю Лезвий, чей сандаловый запах он так близко ощущал.

– Это Энтони Брир, – сказал он. – В свое время он отправлял на тот свет детей и собак, вы помните собак, Лютер?

И продолжил с восхитительной основательностью:

– Он не боится смерти. Он даже чрезвычайно сочувствует ей.

Лицо манекена блеснуло в лестничном колодце, в глазах – желание.

– А теперь, пожалуйста, – сказал Мамулян, – ради нас обоих – правду.

В горле у Лютера пересохло настолько, что слова едва выходили.

– Старик мертв, – сказал он. – Это все, что я знаю. Если бы я знал еще что-нибудь, то сказал бы.

Мамулян кивнул; его взгляд, когда он говорил, был сострадательный, как будто он искренне опасался того, что может случиться в следующий миг.

– Вы сказали мне кое-что, во что мне хочется верить, и вы сказали это с такой убежденностью, что я почти поверил. В принципе я мог бы уйти, довольный, а вы отправились бы по своим делам. Но... – он тяжело вздохнул, – но я не совсемвам поверил.

– Слушайте, этот дом мой, черт возьми! – заревел Лютер, ощущая, что необходимо что-то предпринять. Человек, которого звали Брир, расстегнул пиджак. Под ним не было рубашки. Сквозь жир на груди были продеты булавки, они прокалывали его соски. Он нащупал их и выдернул две, крови не появилось. Вооруженный этими стальными иголками он побрел к подножию лестницы.

– Я ничего не сделал, – взмолился Лютер.

– Так вы говорите.

Пожиратель Лезвий начал взбираться по лестнице. Неприпудренная грудь была безволосой и желтоватой.

– Подождите!

Брир остановился при крике Лютера.

– Да? – сказал Мамулян.

– Уберите его от меня!

– Если у вас есть, что мне рассказать, то давайте. Я более чем жажду вас услышать.

Лютер кивнул. Лицо Брира выразило разочарование. Лютер сглотнул, прежде чем начать говорить. Ему заплатили – маленькое состояние – за то, чтобы он не сообщал того, что собирался теперь рассказать, но Уайтхед не предупредил, что все будет так. Он ожидал оравы любопытных репортеров, может быть, даже выгодные предложения за рассказ в воскресные газеты, но не этого: не людоеда с кукольным лицом и ранами без крови. Есть границы молчания, которое можно купить за деньги, Бог свидетель.

– Так что вы можете сказать? – спросил Мамулян.

– Он не умер, – ответил Лютер.

– Ну это не было так сложно, ведь правда?

– Все это было подстроено. Только двое или трое знали, я один из них.

– Почему вы?

Здесь Лютер не был уверен.

– Полагаю, он доверял мне, – сказал он, пожимая плечами.

– Ага.

– Кроме того, кто-то должен был найти тело, и я был наиболее вероятным кандидатом. Он просто хотел расчистить себе путь. Начать снова там, где его не найдут.

– И где же?

Лютер потряс головой.

– Я не знаю, приятель. Где-нибудь, я думаю, где никто не знает его в лицо. Он мне не говорил.

– Он, должно быть, намекал.

– Нет.

Взгляд Брира светлел с каждым признаком сдержанности Лютера.

– Ну же, – подбодрил Мамулян. – Вы уже дали мне основную залежь; какой будет вред, если отдадите и остаток?

– Больше ничего нет.

– Зачем причинять боль самому себе?

– Он никогда мне не говорил! —Брир шагнул на первую ступеньку, еще на одну, еще.

– Он, должно быть, поделился с вами какими-то идеями, – сказал Мамулян. – Думайте! Думайте! Вы говорили он доверял вам.

– Не настолько! Эй, уберите его от меня!

Булавки заблестели.

– Ради Бога, уберите его от меня!

Две вещи огорчали Мамуляна. Первая – это то, что человек способен на такую вот улыбающуюся жестокость по отношению к другому. И вторая – то, что Лютер ничего не знал. Его информированность, как он и утверждал, была строго ограниченна. Но к тому времени, когда Мамулян убедился в этом, судьбу Лютера уже нельзя было изменить. Ну это не совсем правда. Возрождение совершенно вероятно. Но у Мамуляна были дела поважнее, на которые нужно было тратить истощающийся запас сил; и кроме того, позволить человеку остаться