Гейвин мало понимал в искусстве, и еще меньше в истории, все эти предметы не говорили ему ничего, но он принялся их рассматривать. Просто, чтобы показать хозяину, который наверняка заинтересуется его мнением обо всей этой чепухе, свое небезразличие. Коллекция была невыносимо бестолкова: глиняные черепки, осколки античных скульптур, и ничего целого – сплошные обломки. В некоторых фрагментах еще можно было разглядеть следы формы, хотя краски уже давно потускнели. Иногда удавалось угадать человеческие очертания – торс, ногу (между прочим, со всеми пятью пальцами), лицо, стертое временем, – уже не мужчина и не женщина. Гейвин подавил зевок. Жара, глупые экспонаты и мысли о предстоящей постели усыпляли его.

Он переключил внимание на стены. Они были более выразительны, чем весь этот хлам на полках, но тоже – ничего целого. Непонятно, что можно найти в этих обломках! Каменные барельефы на стенах были так испещрены многочисленными выбоинами и царапинами, что изображенные на них люди казались прокаженными, а надписи на латыни уже почти невозможно было разобрать. Ничего красивого быть здесь не могло – все было слишком старо для красоты. Гейвина охватило чувство брезгливости, будто он прикоснулся к чему-то заразному.

Только один предмет заинтересовал его по-настоящему. Каменное надгробие, или что-то похожее, которое было больше других барельефов и в несколько лучшем состоянии. На нем был изображен всадник с мечом в руке, возвышающийся над поверженным обезглавленным противником. Под изображением – несколько слов на латыни. Передние ноги лошади были отбиты, каменная окантовка беспощадно обезображена временем. Но в этом существовал некий смысл. На грубо изваянном лице проступали неясные черты – длинный нос, широкий рот. Личность!

Гейвин решил дотронуться, но отпрянул, услышав приближающиеся шаги Рейнольдса.

– Нет-нет, потрогай, – произнес вошедший хозяин, – это здесь для удовольствия. Прикоснись!

Теперь уже пропало всякое желание. Гейвин смутился – застукали!

– Ну же! – Рейнольдс настаивал.

Гейвин протянул руку – холодный камень, зернистый наощупь.

– Римское, – произнес Кен.

– Надгробие?

– Да. Найдено около Ньюкасла.

– Кто это был?

– Некто Флавии. Он был полковым знаменосцем.

То, что Гейвин принял за меч, оказалось при ближайшем рассмотрении небольшим знаменем с практически стертым символом: то ли пчела, то ли цветок, то ли колесо.

– Таким образом, вы – археолог.

– И это тоже. Я исследую исторические места, наблюдаю за раскопками, но основное время посвящаю реставрации этих находок. Римская Британия – моя страсть.

Он надел принесенные очки и направился к полкам с глиняными черепками.

– Все это я собирал долгие годы. Я всегда испытываю дрожь, когда касаюсь предметов, столетиями не видевших света дня. Это как бы прикосновение к истории. Ты понимаешь, о чем я?

– Да.

Рейнольдс взял один из осколков с полки.

– Конечно, лучшие находки попадают в музеи, но всегда выпадает случай оставить себе что-нибудь интересное. Господи, какое невообразимое влияние. Римляне. Городские коммуникации, мощеные дороги, надежные мосты.

Рейнольдс рассмеялся взрыву собственного энтузиазма.

– Черт возьми, – сказал он. – Опять читаю лекцию. Извини. Больше не буду.

Вернув черепок на место, Кен стал наливать напитки. Стоя спиной к Гейвину, он неожиданно спросил:

– Ты дорого стоишь?

Гейвин вздрогнул. Взволнованность этого человека опять куда-то пропала, и невозможно было найти логического объяснения резкому повороту от римлян к стоимости ласк.

– Всякое бывает, – неуверенно ответил он.

– То есть... – все еще возясь с бокалами, сказал Кен, – ты хочешь узнать подробнее о моих наклонностях.

– Было бы неплохо.

– Разумеется.

Он повернулся и протянул Гейвину внушительный бокал с водкой. Без льда.

– Я не буду к тебе слишком требователен.

– Мало я не беру.

– Я это понимаю.