крайней мере, прежде. А когда я его встретил, его снедала щемящая тоска. Он потерял все.
— Но нашел тебя.
— Не слишком удачная замена, — Галили усмехнулся практичности собственного высказывания. — Я не мог восполнить ему жену, детей и многих вещей, которые отняла у него война. Хотя... Возможно, тогда мне казалось, что я смогу ему их заменить. Это всегда было моей самой большой ошибкой. Я любил благодетельствовать. Хотел делать людей счастливыми. Но это всегда кончалось плохо.
— Почему?
— Потому что я не мог дать людям того, что они хотели. Я не мог подарить им жизнь. Рано или поздно они умирали, и смерть их была нелегкой. Люди вообще умирают тяжело. Они до конца цепляются за жизнь. И даже в предсмертной агонии силятся прожить лишние несколько минут или даже секунд...
— А что случилось с Холтом?
— Он умер в «L'Enfant». Там его и похоронили, — Галили вздохнул. — Нельзя мне было позволять им сопровождать меня домой. Это навлекло беду. Но я так долго не был дома. И к тому же был ранен и силы мои были на исходе. Словом, мне нужно было где-нибудь себя излечить.
— А как тебя ранили?
— Все дело в моей беспечности. Мне думалось, я недосягаем... но я был не прав, — безотчетно потянувшись к лицу, его рука коснулась шрамов на голове, делая это с такой осторожностью, будто они хранили в себе нечто важное о его прошлых страданиях. — Одна дама, по имени Катарина Морроу, была одной из моих... как это называется? Наложницей? Но прежде, чем прийти ко мне, она была благочестивой южной леди. А свои истинные чувства проявила только потом. Это была женщина, начисто лишенная стыда. Она делала все, что взбредет ей в голову. У нее было два брата, которые остались в живых после войны. И они приехали ее разыскать в Чарльстоне. Тем вечером я был пьян — и не просто пьян, я буквально не стоял на ногах. Я люблю бренди и знаю свою норму, но тогда я упился почти до потери сознания и опомнился, только когда оказался на улице в окружении дюжины молодчиков — ее братьев и их друзей, — которые начали меня бить. И не потому, что я соблазнил девушку, а потому, что я черный. Той весной все чернокожие в Америке получили свободу. Это пришлось не по вкусу молодым людям, поскольку означало конец их привычной жизни. И они решили излить на меня свою ненависть. Они били меня и били, а я от опьянения и отчаяния совсем оцепенел и не мог дать им отпор.
— Как же они не убили тебя?
— Никельберри пристрелил братьев. Вышел с двумя пистолетами и прострелил им головы. Как сейчас вижу, как расступилась перед ним толпа. Бум! Бум! И все! Потом Чарльз сказал, что пристрелит первого, кто попытается поднять на меня руку. Они не стали проверять и разбежались. А Чарльз с Набом подняли меня и унесли.
— В «L'Enfant»?
— В конечном счете, да.
— А что случилось с теми, кто был с тобой...
— Во дворце прелюбодеяний? Не знаю. Когда я вернулся в Чарльстон, чтобы встретиться с ними, оказалось, они все разъехались каждый своей дорогой. По слухам, мисс Морроу отправилась в Европу. А остальные... — он пожал плечами. — Столько людей приходило и уходило за эти годы! Столько мелькало лиц! Но я их никогда не забывал. И до сих пор помню. Порой они так ясно являются мне во снах, что, кажется, стоит мне открыть глаза, и я увижу их наяву, — его голос зазвучал совсем тихо. — Кто знает, может быть, так и будет... Огонь хорошо горит, — прервав недолгое молчание, сказал он, поднимаясь на ноги. — Пойдем пройдемся?
3
Они прогуливались вдоль берега, но не держались за руки, как в тот ясный день, когда он впервые повел ее на «Самарканд». Они шли немного поодаль друг от друга, ибо его тело еще хранило на себе свежие отпечатки недавних страданий, и Рэйчел не хотела прикасаться к нему, опасаясь ненароком причинить боль.
Он продолжал рассказывать ей историю своей долгой жизни, но ночная мгла то и дело отвлекала его мысли, и рассказ получался сбивчивый, словно состоял из не связанных между собой фрагментов воспоминаний. Среди прочего Галили ей вкратце рассказал, как добрался домой и как его возвращение потянуло за собой цепь катастроф, как лошади убили его отца, как Мариетта встала на его защиту от материнского гнева и как другая сестра вылечила его с помощью своих чудодейственных примочек и пилюль. О своем прошлом он говорил охотно, не дожидаясь вопросов со стороны Рэйчел, которая, в свою очередь, позволила ему беспрепятственно предаваться воспоминаниям и молча слушала все, что он рассказывал.
Хотя Галили никак не пытался выгородить себя в глазах Рэйчел и всю ответственность за последствия своих действий взял на себя, исключительно правды ради я считаю своим долгом внести ряд собственных замечаний, ибо, само собой разумеется, не все постигшие «L'Enfant» в те мрачные времена беды лежат на совести моего сводного брата. Так, например, он не имел никакого отношения к тому, что Чийодзё ушла от меня к Никодиму, не был повинен в охватившем Цезарию неистовом гневе, а также в смерти своего друга Чарльза Холта, который наложил на себя руки по собственной воле.
Меж тем в те злосчастные дни случились некоторые события, о которых Галили не упомянул, но которые явились следствием его необдуманных поступков. Дело в том, что, следуя в «L'Enfant» в сопровождении Холта и Наба, он привел за собой преследователей — шестерых бандитов во главе с отцом Катарины, Бенджамином Морроу, двух сыновей которого пристрелил Холт. Для того времени предводитель этой шайки был довольно преклонного возраста, хотя ему не было еще и шестидесяти, и, как подобает человеку в его годы, отличался осторожностью и предусмотрительностью. Хотя в погоне за Галили и его спутниками Морроу неоднократно их настигал, он не спешил с ними расправляться, потому что хотел добраться до самого сердца той нечестивой силы, что сбила с пути истинного его ненаглядную дочь, потерявшую свое состояние и превратившуюся в подстилку этого черномазого Галили. Поначалу осторожность и любопытство играли на руку Морроу и его банде и даже сохранили им жизнь: следуя по пятам за Галили и его спутниками, они невольно избегли расставленных на пути к «L'Enfant» ловушек, которые они вряд ли смогли бы обойти, случись им идти самостоятельно. Но едва Цезария обнаружила на своей территории непрошеных гостей, как обрушила на них весь свой гнев.
Когда я увидел их трупы в свежевырытых могилах, эти застывшие лица произвели на меня страшное впечатление. Лучше бы они свернули с дороги и угодили в какую-нибудь ловушку, тогда бы, по крайней мере, у них не было такого выражения
Так или иначе, теперь вы все знаете. Должен сказать, что какой-то частью своего существа я понимаю, что все постигшие нас после смерти шести чарльстонцев беды не имели бы столь губительных последствий — и даже вообще не случились бы, — если бы вместо жестокой расправы Цезария проявила великодушие и отпустила их с миром. Кровь порождает кровь, а жестокость порождает жестокость. И смерть шестерых повлекла за собой все
