напольные весы, гири и штанга, которую Алексей называл шутя «двойник моей жены», — он поддерживал свою атлетическую форму еще и такой нагрузкой.

Инна мечтала о новой мебели, но уступила мужу и обставила гостиную в восточном духе — матрасы, покрытые коврами, низенькие шестигранные столики, выписанные из Ташкента. Все это выдвигалось из углов, когда бывали гости. Не часто.

В этой комнате, думал Алексей, неплохо будет работать с ребятами — учить их своему делу, а если не обнаружится склонности — заниматься гимнастикой.

Алексей вернулся в спальню. Инна уже спала. Осторожно, чтобы не разбудить ее, лег на свое жесткое ложе. Вот и в этом они разные: на его тахте поверх фанеры один плоский матрас из морской травы, у нее, на соседней, — два, и верхний, волосяной — мягкий.

И опять он подумал о новой партнерше. Мог бы начать работать с молоденькой, с одной из выпускниц хореографического училища, танцевавших в кордебалете. Есть там одна носатенькая звездочка — Королькова Аня. Странная закономерность: самые одаренные балерины некрасивы. А в легкой тощенькой Корольковой несомненно что-то есть, и сквозь ее угловатость угадывается образ женственный, романтический. Он к ней присматривался последнее время — она перспективна. Впрочем, есть ли время начинать с неумелой? Это потребует от него громадных сил. И вообще все это возможно, если Инна захочет…

Если бы Инна могла понять всю сложность ситуации, подумать о них двоих. Но нет, она тщеславна, как все красивые женщины, избалованные успехом. Аплодисменты, цветы, крики «браво!», молодые и пожилые поклонники, проникающие за кулисы, завистливые взгляды соперниц-соратниц.

Способна ли она трезво взглянуть на будущее? Нет, она отравлена успехом. Их успехом. Успехом, который создал он сам. Да-с, вот так. А зад она все-таки выставляет в реверансе…

Алексей повернулся на бок, спиной к жене, и вскоре, убаюканный ее сонным дыханием, тоже заснул.

В неполной ночной темноте по комнате бродили тени, занавески слегка колыхались от ветра или от дыхания спящих. А может, то были не тени, а, невидимые, бродили по комнате сны.

В артистическую Инне принесли цветы, но, когда она подошла, в корзине оказалась цветная капуста, и вдруг кочешки обратились в кошечек, маленьких котят. Один прыгнул к Инне на грудь и стал месить лапками. Ей было щекотно, смешно, чуточку стыдно — котенок откровенно просил молока. Инна не гнала его, он был мил, ей даже хотелось покормить его, но она боялась — кто-нибудь войдет и увидит. А из корзины вылезали еще и еще котята. Тут же оказался Алексей, простой, домашний, в тренировках, — присел на корточки играть с ними. «Вот видишь, как весело, а ты не хотела, дурочка».

Алексею под утро приснилась Клава — буфетчица из артистического фойе. Толстая белотелая Клава, давно в него влюбленная. Алексей, как всегда, поговорил с ней ласково, она же спросила, не надо ли ему достать ветчины или икры. Тут оказалось, что вокруг никого нет, и Алексей понял — ему назначено свидание. Клава вышла из-за стойки, сбросила халат и оказалась в ночной голубой рубашке, украшенной нелепо перьями и розами. Белая Клавина телесность влекла его, но лишь зашли они в темное пустое фойе — зазвенел звонок, приглашая на сцену. Алексей возмутился: «Опять эта сцена!» Вдруг Клава обхватила его с неженской силой, не отпуская, он обозлился, оттолкнул ее — она сразу стала ему неприятна.

Звенел будильник. Алексей нажал кнопку. Усмехнулся, вспомнив сон, — черт знает что за чепуха!

— С добрым утром, старушка, — он положил руку Инне на плечо. «Все сцена да сцена», — подумал он насмешливо и мягко привлек сонную жену к себе.

Каждый день начинался с обязательного для всех урока — занятий с педагогом. Батман-жете и батман-балансе, плие и деми-плие — работа для ног, прыжки — по-кошачьи мягкие па-де-ша и широкие летящие гранд-жете — развитие «балона», способности парить в воздухе, а в конце разные экзерсизы: связки элементов, приближение к танцу.

Сегодня после урока и небольшого перерыва — еще репетиция первого лебединого акта на сцене. Артистки в рабочих костюмах — гимнастические трико, толстые шерстяные чулки — не похожи на лебедей, скорей на толпу туристов. Алексей-принц в гимнастическом комбинезоне поискал глазами носатенькую Королькову. Что это? Она уже танцует в шестерке подруг Одетты. Молодец Королькова! Она заметила его взгляд, смутилась. Он ей улыбнулся. А кто-то уже шептал сзади: «Анька, Турман на тебя глаз положил, счастливица». Фамилия Алексея была Турманов, в труппе почти открыто звали его «Турманом». Лестное прозвище не таили: голубь-турман — мастер сложных полетов. Алексея в труппе любили — за увлеченность работой, за отзывчивость и доброту.

В перерыве девчонки из кордебалета начали поддразнивать Королькову, одни добродушно, другие завистливо, с колкостями: принц на нее посматривает, они давно приметили, нечего скромничать, хитрить, глазки опускать, «в тихом омуте…», к чему скрытничать и т. д., и т. п.

Аня слушала, улыбалась, вдруг губы у нее задрожали, и она бросилась за кулисы. Две подружки, самые близкие, пошли следом. Они знали, что Аня влюблена в Турмана. Подруги нашли всхлипывающую Аню, нос у нее покраснел, щеки в пятнах.

— Дура ты, Анька, нашла с чего реветь: ну, посмеялись, пошутили. Кончай, выйдешь заплаканная — глупо ведь.

— Девочки, я люблю его, это же серьезно, девочки. Я не хочу слушать эту болтовню. Я для него готова… Вы даже не знаете, как я…

— Даже сцену готова бросить, — ехидно подсказала одна.

— Даже спать с ним согласна, — хихикнула другая.

Они сказали одновременно, Аня не успела ответить, только плечами передернула, — всех звали на сцену. Они побежали, привычно выворачивая ступни, занимать свои места. Балетмейстер уже хлопал в ладоши, требуя тишины.

Королькова приладилась в своей шестерке, легким движением скрестила руки, чуть выдвинув их вперед и опустив к коленям.

«Вот еще глупости», — подумала она, одновременно оценивая свои слезы и слова подруг.

Никогда, ни за что не бросит она сцену! Она только начинает и будет танцевать всегда, всю жизнь. Станет знаменитой, да, да. На афишах будут писать: «Партию Одетты исполняет Анна Королькова»…

Аня вздохнула прерывисто, ей все еще хотелось плакать.

…Вот та-кими буквами будут писать ее имя на афишах… А принца будет танцевать Турман. Ах, нет, у нее будет другой партнер, Турман уже постареет…

Дирижер стукнул палочкой. Аня вздохнула глубоко, мирно, чуть шевельнулась и застыла, следя за музыкой, ожидая своего такта, чтобы вступить вовремя, легко и точно.

В артистическом буфете кипел самовар, стойка сверкала металлом, стеклом, манила свежеприготовленными закусками, бутербродами, пирожками. Буфет поджидал артистов с репетиции, сейчас у них перерыв.

Первыми прибежали балеринки из кордебалета. Фойе наполнилось девичьим щебетом, смехом, но тут же голоса притихли, в буфет пришли старшие, среди них Турманов с женой.

Алексей стал в очередь, хотя перед ним расступились, приглашая быть первым. Он этого не заметил.

Над стойкой мелькали худые женские руки, наливая в стаканы чай, кефир, накладывая на тарелки еду. На месте Клавы оказалась немолодая юркая женщина в белом переднике, с накрахмаленной кружевной короной на голове.

— Где же Клава? — спросил Алексей удивленно.

— Клава ушла надолго. Отправилась в декретный отпуск, — ответили сразу двое.

— Вот оно что!

Инна взглянула на мужа, ей послышалось удивление в его голосе. Но Клава замужняя молодая женщина — дело обычное.

Алексей вдруг рассмеялся.

— Ты что? — спросила Инна тревожно. Какой-то он странный сегодня.

— Ничего, ничего, — пробормотал Алексей, — вспомнилась одна смешная история.

Его озадачило чувство, с которым он принял известие о Клаве. Не ревность, конечно — смешно! — но все же нечто ревнивое… Может, зависть? Они ведь сродни.