Ганзей. Теренин не возражал, поскольку оба моряка были как раз хорошими ремонтниками.

Ждать пришлось несколько часов. Лодка тем временем выполнила манёвр приледнения. Подвсплыв, она осторожно упёрлась рубкой в лёд, придав себе, таким образом, более устойчивое положение и снизив давление забортной воды на корпус до минимума.

Впрочем, и это вынужденное бездействие пришлось кстати. У обмороженного штурмана Другана началась гангрена обеих ног, и поэтому Целиков решился на срочную операцию, чтобы спасти лётчику жизнь. А для этого, естественно, лодка должна была пребывать в спокойном состоянии, исключающем всякие толчки и тряску.

Непрядов места себе не находил, мучительно поглядывая на бортовой хронометр, который с издевательским бесстрастием отщёлкивал впустую тратившиеся минуты и секунды. Команда, тем временем, успела пообедать. Но Егор даже не подумал о еде. Выпил только пару чашек крепкого кофе, который ему сварил вестовой Шастун. Правда, кое-какой запас времени всё же имелся. Теперь всё зависело от того, как скоро они приступят к работе и устранят поломку в клапане кингстона.

Командир сидел, откинувшись на спинку кресла, и делал вид, что беззаботно дремлет. В центральном была тишина, прерываемая редкими докладами с боевых постов. Порой где-то вверху слышался лёгкий скрежет и шипение. Это означало, что течение пыталось развернуть лодку, и она верхом рубки тёрлась о лёд.

— Вахтенный офицер, — попросил Егор, не открывая глаз. — Доложите обстановку.

— Лодка в дрейфе, — поведал вахтенный, что командиру, впрочем, и самому было известно. — Глубина под килем полторы тысячи метров, температура забортной воды — минус два градуса. Радиационный фон в норме.

«Это хорошо, что в норме, — подумал Егор. — Значит, рентгена не нахватаем».

— Пожалуй, можно начинать, Егор Степанович, — почему-то интимно склонясь к уху Егора, сказал Теренин и, на всякий случай, подстраховался. — Только лучше бы ещё с полчасика подождать, для верности.

— Никаких «только»! — Непрядов резко вскочил с кресла. — Приступаем немедленно.

Командир, как и все ремонтники, облачился в светло-серый теплозащитный костюм и встал крайним в общий строй. Теренин же сделал вид, что не замечает этой командирской причуды — представляться со всеми равным. Поскольку лодку Непрядов знал не хуже самого механика и вполне мог бы проинструктировать на этот счёт кого угодно. Однако порядок на лодке — прежде всего. И поэтому Теренин жёстким и требовательным голосом напомнил каждому стоявшему в строю о его личных обязанностях по демонтажу кингстона. Работать предстояло в тесном трюме, при адской жаре и при повышенном давлении. Требовалось «наддуть» отсек сжатым воздухом, чтобы внутрь прочного корпуса не поступала бы забортная вода. Ведь при полной разборке кингстона в корпусе практически образовывалась обыкновенная круглая дыра диаметром в три десятка сантиметров.

Стоя в шеренге и внимая строгим напутствиям механика, Егор всё же не мог не заметить, какие откровенно презрительные взгляды бросали Чуриков и Ганзя в сторону Шастуна. Вестовой, похоже, совсем не рвался в числе первых пойти в реакторный отсек. Впрочем, этого от него и не требовалось. Однако Непрядов припомнил, что так же скромно держался вестовой в тот момент, когда кому-то надо было отправиться на поиски лётчиков. Шастун всё время норовил находиться как бы в тени, ни на что не напрашиваясь, хотя и не отказываясь ни от какой работы, какую ему поручали. Подумалось, такая уж осторожная натура у парня, такую почти невозможно переделать…

Ремонтная группа гуськом, друг за другом, отправилась в кормовые помещения лодки. Сняв пломбу, Теренин разгерметизировал энергетический отсек. Ремонтники начали входить в стерильно чистую, сиявшую белизной зону. Под ногами ребристые паёлы. По бортам никелированные кожуха и трубопроводы с раздражающе «ядовитой» ярко-красной маркировкой.

Перед тем, как спуститься в трюм, Теренин снова наглухо задраил входную дверь с вмонтированным в неё окошком из кварцевого стекла и махнул рукой, чтобы поднимали давление. Прильнувшая с обратной стороны к окошку голова инженера-ядерщика Стеблева понимающе кивнула.

Тотчас со свистом и шипением в отсеке шибануло сжатым воздухом. Уши стало закладывать.

Первым в трюм полез механик, громко сопя под маской носом и бряцая сумкой с гаечными ключами. За ним по ступенькам отвесного трапа начал спускаться и Непрядов. «А температурка-то здесь и впрямь как в преисподней — похлеще будет, чем в корабельной сауне, — думал Егор, поспевая за Терениным, проворно двигавшемся в узких щелях между механизмами и трубопроводами. — Если бы не кислородные аппараты, то дышать, верно, было бы нечем». Думалось ещё и о том, что Целиков, вполне вероятно, уже приступил к операции и ему, конечно же, приходилось нелегко, а всего хуже — самому штурману, жизнь которого, по словам доктора, висела на волоске.

«А ты возьми, да выживи, старлей!» — не то попросил, не то подзадорил Егор, будто находившийся в глубокой коме лётчик мог его слышать.

Наконец, добрались до неисправного кингстона. Включили фонари, чтобы разогнать по углам трюмный мрак и осветить привод кингстона со всех сторон, как больного в операционной палате.

Разложили инструмент, разобрали ключи. Вот со скрипом поддалась первая гайка, пошла вкруговую туго и нехотя, как бы назло испытывая терпение людей. Непрядов толкал рукоятку огромного гаечного ключа, помогая механику. Оба натужно кряхтели, стараясь побыстрее освободить первый фланец. Всего минут через десять адской работы жара показалась такой невыносимой, что впору было потерять сознание. Не спасал даже защитный термостойкий комбинезон. Почувствовав этот губительный предел, механик подал рукой энергичный знак и начал всех ремонтников поочередно подталкивать к выходу. Им на смену уже готовилась другая группа добровольно желавших изжариться в этом пекле. Возглавлял её Кузьма Обрезков.

Выйти из энергетического отсека было так же не просто, как и зайти в него. Чтобы не снимать здесь при пересменке давление, соседний отсек пришлось так же держать под напором сжатого воздуха, превратив таким образом всё отсечное пространство в своего рода шлюзовую камеру для пропуска людей. Сжатый воздух туда, по мере необходимости, нагнетался или стравливался. Поэтому пришлось там ещё какое-то время попотеть, прежде чем Егор вместе с другими ремонтниками выбрался на обычный, регенерируемый отсечный воздух. Казалось, все надышаться им не могли — таким прохладным и свежим казался он после жаркой кислородной дыхалки в реакторном отсеке.

Отдыхали в спортзале, развалившись на матах. Механик решил, что все они снова полезут в трюм, как только кингстон будет полностью демонтирован. Тогда уже потребуется его личный квалифицированный осмотр и устранение самого повреждения.

— Как там дела в операционной? — спросил Непрядов Колбенева первым делом, не успев ещё как следует отдышаться и напиться воды.

— Хреново, — сказал Вадим, который здесь готовил для ремонтников снаряжение. — Целиков считает, что этому старлею придётся ампутировать ступни обеих ног, — и с уверенностью обнадежил. — Правда, обмороженные руки док всё же обещал спасти.

На полном, обрамлённом рыжеватой бородой лице Вадима отражалось такое неподдельное сострадание, будто он сам вместо того лётчика испытывал нестерпимую боль. Мучился Колбенев ещё и по другой причине. Набравшись решимости, он осторожно, совсем не навязчиво предложил:

— Я бы тоже пошёл вместе с вами… Добро? А то как-то совсем не хорошо получается: вы всё время рискуете, а я вот отсиживаюсь за вашими спинами.

— Тебя ещё не хватало, — недовольно пробурчал Егор. — Да и что ты там будешь делать? Изображать фигуру «мыслителя» на табурете?

— Мог бы там на подхвате, — со слабой надеждой на успех всё же настаивал Колбенев. — Скажем, ключи подать или ещё чего.

— Вот именно, «ещё чего», — передразнил Егор. — Например, кандейку, чтобы пописать. Ты со своими могутными телесами в первой же шхере застрянешь, а потом тебя оттуда и лебёдкой не вытянешь, — и строго напомнил. — А ведь сто раз умолял, чтобы за своим весом следил. Помнишь, какой ты стройный былинкой был, когда мы месяц в море голодали?

Но Колбенев на это лишь со вздохом махнул рукой.

— Это от природы у меня такие габариты, — пожаловался он. — Я ведь и бегал по утрам, и прыгал по