Нервы у Егора напружинились до предела. Он сидел в кресле, подавшись вперед и «пожирал» взглядом шкалы приборов. На лбу выступила испарина, во рту пересохло. Казалось, руку облобызал бы тому, кто догадался бы дать глоток холодной воды.

Какое-то время стрелки приборов как бы вообще перестали двигаться. И Егору померещилась, что лодка застыла на одном месте, оказавшись в дрейфе. Однако датчики лага всё же выдавали существование слабого движения вперёд. Это если и не успокаивало, то хотя бы давало надежду, что не всё ещё потеряно.

— Прямо по курсу над рубкой чисто! — как из потустороннего мира послышался, наконец, голос акустика Пети Хуторнова. Но в отсеке какое-то время ещё продолжала сохраняться гробовая тишина, будто никто не верил, что из этой ледяной западни когда-нибудь удастся выбраться.

— Чистая вода! — ещё раз громко повторил Хуторнов, словно из опасения, что его не все расслышали, или неправильно поняли.

Только после напоминания отсечный народ зашевелился, задвигался, как бы постепенно оттаивая и приходя в себя. Хуторнову, наконец, поверили, что в его словах нет обмана или розыгрыша, и что все они действительно освободились от ледяной ловушки, в которую едва не угодили всем скопом.

Вслед за командой этому поверил и сам командир, которому по должности полагалось в таких случаях сомневаться больше других, — но не ранее, чем лодка удалилась от острова на приличное расстояние и снова подвсплыла на рабочую глубину. Теперь для неё и покрывавшая океан ледяная шапка стала не такой страшной, поскольку под ней всегда можно было сманеврировать по глубине и по курсу.

Где-то с полчаса Непрядов оставался ещё в центральном посту. Лодка шла изначально заданным курсом и с расчётной скоростью. Никаких препятствий больше не возникало на её пути. Эхоледомер вычерчивал привычные глазу ломаные очертания нижней подкладки ледяного поля.

«Пожалуй, теперь можно чуток доспать», — расслабленно подумал Непрядов, с трудом подавляя зевоту. До утренней побудки оставалось чуть больше часа, которая была бы на берегу. Но какой уж под водой режим, когда спать приходилось урывками, сообразуясь с обстановкой.

Собираясь покинуть отсек, командир сделал соответствующую запись в вахтенном журнале. Он с трудом поднялся с кресла, повел плечами, слегка разминаясь и кивнул Обрезкову, мол, остаешься за меня.

Кузьма так же понимающе кивнул, тотчас изобразив на лице должное начальственное выражение и решимость править вахтой твёрдой рукой.

Жажда все ещё продолжала донимать, и потому Егор, проходя по коридору, заглянул в кают- компанию. Раздвинув дверные створки, он шагнул под округлый свод просторного помещения, где царил таинственный полумрак. Светилось лишь настенное панно, на котором в лёгкой утренней дымке изображалась гора Ай-Петри. Лодка шла так незаметно и плавно, что на стеллажах даже не дребезжала посуда. Всё здесь как обычно: обеденный стол покрыт белоснежной скатертью, кресла в чехлах. Подумалось, так же вот ночью бывает в каком-нибудь ресторане, когда посетители давно разошлись. Сделав свою работу, отправился по домам и весь обслуживающий персонал. И только ночной сторож, томимый жаждой, бродит по пустому залу в поисках какой-нибудь «минералки». «Возможно, это какой-то одинокий старик… и тоже в прошлом военмор с подлодки», — тоскливо подумал Егор, примеряя себя на его месте. Достав из холодильника бутылку «Боржоми», откупорил её и принялся жадно пить.

Вскоре в кают-компанию вошел Колбенев. Взяв пустой стакан, Вадим наполнил его из початой Егором бутылки. Непрядов допил свой стакан и потянулся за новой бутылкой.

— Хороша водичка, — похвалил Колбенев, смакуя «минералку» мелкими глоточками. В ответ Егор скривил губы, мол, вода как вода и что её особенно хвалить, это ведь не «Цинандали».

— Лихая выдалась ночка, — продолжал Колбенев, разворачивая к Егору кресло и усаживаясь в него. Непрядов же продолжал держаться на ногах, вальяжно облокачиваясь на буфетную стойку.

— Нам бы теперь хорошую полынью найти, как только придём в точку всплытия, — попытался Вадим угадать тяготившие командира мысли. — Хорошо бы теперь и световой день застать. А то ведь он такой короткий, что можно и не подгадать в подходящий промежуток.

— Ничего, подгадаем, — пообещал командир. — Во всяком случае, должны сделать всё, что только сможем. Главное теперь, чтобы лётчики дождались нас живыми, да по возможности невредимыми.

— Ну, будем надеяться, что они живы.

— А с полыньёй, думаю, как-нибудь вывернемся. По данным воздушной разведки, в том районе разводья должны быть. Надо только поискать.

— Что ж делать, поищем. Но это же опять будет упущенное время.

— Ясное дело, — согласился командир. — Только мы всё же кое-что сэкономили, когда поднырнули под остров, а не пошли в обход.

Дружки приумолкли. Пить уже не хотелось, да и сон пропал. Близилось время завтрака, а там снова надо было заступать на вахту.

— Я вот о чём подумал, — заговорил Колбенев, прерывая молчание. — Ведь о чьём-то спасении можно говорить и как о собственном сохранении — в масштабах вселенских, если хочешь. Поскольку необходимо преодоление не только какой-то видимой преграды, но и самих себя, незримого обледенения, инертности собственной души. Я говорю о способности воспринимать чужую беду как собственную…

— Как ты любишь всё усложнять, запутывать, — Егор с усмешкой посмотрел на дружка. — Я вот вижу перед собой конкретную цель и отметаю всё лишнее, чтобы спасти конкретную человеческую жизнь, так сказать, в её априори.

— Кто спорит? Так и есть, — Вадим невесело вздохнул. — Но мне же хочется душу излить, а может просто поплакаться в жилетку. Только вот кому, если не тебе, или вот Кузьме, разве что… А подумалось, как ни странно, вот о чём… — Вадим вопрошающе глянул на Непрядова. — Не кажется ли тебе, что наша лодка только что оказалась в таком же положении, как вся страна? Шла себе прямёхонько намеченным курсом и вдруг — на тебе, сплошная стена — и нет дальше хода…

— Неудачное сравнение, — отвечал Егор, не колеблясь. — Мы же нашли выход и преодолели эту чёртову стену. Так вот и страна, надо полагать, выход найдет. Ведь и не в таких передрягах матушка-Россия побывала.

— Ты оптимист, Егорыч. Ведь мы на эту стену ледяную, на весь этот береговой бардак и неразбериху в базе ещё наткнулись, когда лодку в моря готовили. И болячки наши мы ведь не оставили на берегу и за борт их не выбросили. Они перебрались на борт вместе с нами, как тараканы после переезда на новую квартиру.

— Я реалист, Вадимыч. И не хуже тебя ощущаю тот «нонсенс», в котором мы оказались: с одной стороны, совершеннейший боевой корабль, которому равных нет нигде, а с другой — прогнивший тыл, который толком не может обеспечить этот корабль всем положенным, хотя бы той же нормальной, а не сушёной картошкой. Посему вижу, что теперь не только флоту, но и стране в целом требуется опять капитальный ремонт.

— Вот именно, — Колбенев возбуждённо покраснел. — На флотах Российских непорядок оттого, что всю нашу «легендарную и непобедимую» как в лихорадке трясёт. В экономике — провал за провалом, в политике — друзей от врагов не отличаем. Спрашивается, где же выход?

— Это ты меня спрашиваешь, замполит? — Егор хохотнул. — А где же тогда партия — наш рулевой? Где вожди её прозорливые? Я-то ведь рядовой коммунист и делаю то, что приказывает мне моя присяга, долг и… просто человеческая совесть, наконец.

— Если б я сам знал… — искренне признался Вадим. — Это извечное проклятье наше «Как быть?» и «Что делать?». Мы заблуждаемся, когда пробуем уверовать, что, будучи под водой, многое видим яснее и понятнее из того, что происходит на берегу. Чушь это всё. Мы лишь острее других чувствуем здесь нашу общую боль потому, что оторваны от Родины и зачастую лишь догадываемся, что происходит там, у нас дома.

— А я думаю иначе, — возразил Егор. — Лично во мне, например, замкнутое пространство прочного корпуса генерирует энергию и просветляет мозги. Это уж поверь, а не суди только по себе.

— Ты, Егорыч, из другого теста сделан, нежели чем я. Видимо, есть всё же предначертание судеб, веление высшего вселенского разума, а не только нашего начальства, почему именно ты стал нашим командиром. Может, с кем-то другим, кто послабее, мы бы все давно Богу душу отдали. А ты, командир,