выбрались из трюма, где меняли смазку в сальниках гребного вала.

Николай Чуриков невысок ростом, но плечист и крепок, с тяжеловатым взглядом из-под густой курчавой чёлки, придавленной рабочей пилоткой. Иван Ганзя, напротив, был стройнее и выше ростом, с добрыми глазами и хитроватой улыбочкой скомороха-затейника. Беседа была недолгой. Непрядов спрашивал, оба моряка поочерёдно отвечали на интересующие командира вопросы. Чуриков и Ганзя ещё раз повторили, из-за чего произошла их драка со старшиной первой статьи Никитой Шастуном. При этом, как полагается, изобразили на лицах глубочайшее раскаянье. Однако у Непрядова сложилось мнение, что моряки ему не всё сказали. Возможно, не хотели в это дело впутывать кладовщицу Любочку. Однако докапываться до истины у Непрядова не было ни малейшего желания. Впечатление от обоих старшин сложилось у Непрядова ни плохое, ни хорошее. Просто он мало знал этих ребят и потому не торопился по каждому из них делать определённые выводы. Пока лодка оставалась у пирса, была вполне подходящая возможность получше приглядеться к этим старшинам, чтобы потом уже принять окончательное решение.

Несмотря на береговые трудности и тыловую неразбериху, атомоход медленно и верно наполнялся всем необходимым, что было положено ему по полной выкладке для дальнего похода. Как принято, ходили на мерную линию, выверяли девиацию компаса, делали проверочное погружение на рабочую глубину. Будто капризный часовой механизм, на лодке до сотых долей секунды выверяли и отлаживали согласованную работу сложнейших систем, автоматики, электроники, телемеханики — всего того, что является сутью её совершенного подводного естества, сотворённого человеческим разумом. Многочисленные приборы и механизмы брали на себя не только физический, но и отчасти «мозговой» труд человека, пособляя его воле, душевной энергии и помыслам, в конечном счёте, лишь для одного — не дать себя победить кому бы то ни было. И Непрядов тешил себя мыслью, что его экипаж вполне достоин был того «рукотворного гения», которым представлялся его уникальный, не имевший себе равных атомоход будущего века.

Конечно же, при длительном плавании в некоторых системах могли произойти сбои, но это ничуть не обескураживало командира. Их офицерский экипаж был так натренирован, что вполне справлялся со всевозможными поломками собственными силами. Но это случалось весьма редко. Егор не только знал, но и чувствовал, какой запас прочности был заложен в его атомной субмарине. Это придавало уверенности и спокойствия как никогда прежде, когда он командовал подводными кораблями других, не таких сложных проектов. Порой Непрядов с подозрением спрашивал себя, не слишком ли он идеализирует свою лодку, не чересчур ли полагается на её возможности? Но всё же не мог не восторгаться, с удовольствием вновь и вновь представляя себе, как изящно и легко его лодка управляется по курсу и глубине, с какой стремительностью набирает полные обороты винта, разгоняясь до скорости торпеды, и насколько грозным является её оружие, до поры покоящееся на стеллажах и в трубах торпедных аппаратов. Эта лодка наилучшим образом была приспособлена для того, чтобы в немыслимых океанских глубинах достать любого подводного «супостата», нанеся ему упреждающий, чудовищный по своей силе удар.

Выход в море приближался с каждым днем, с каждым часом. Береговые дела и заботы вновь отходили на задний план. Теперь уже ничего не было важнее того, что определялось интересами корабля и предстоящего длительного автономного плавания. В штабе получены последние инструкции, уточнены позывные, назначены шифры, определены частоты и время выхода на связь. И атомоход, стоя на швартовых у пирса, будто изнывал уже от своего бездействия. Ему хотелось крутой волны и крепкого ветра, дальних океанских глубин и настоящего дела, к которому он был приспособлен. Именно так думалось Непрядову, когда он возвращался из штаба дивизии на лодку. Только что состоялся его завершающий напутственный разговор с комдивом. Адмирал ещё раз подтвердил точное время выхода в море. Оставались только кое-какие береговые формальности, которые уже не имели существенного значения при подготовке к походу. Егор испытывал даже некоторое успокоение и удовлетворенность от того, как в эти дни самозабвенно и напористо поработал весь его экипаж. Подумалось даже, что теперь не помешало бы дать людям небольшой «роздых»: с семьёй побыть, в баньке попариться… Да и самому хотя бы вечерок провести со Стёпкой. А то ведь кончается его стажировка, и снова уедет он в город на Неве, в своё училище подплава. Когда теперь свидеться предстоит?

Своего Стёпку Непрядов заметил ещё издалека. Тот вместе с двумя другими курсантами толкался у трапа, переброшенного с пирса на лодку. Было довольно свежо. То и дело задувал шальной, пронизывающий до костей ветер, и ребята поёживались, подняв воротники бушлатов.

Егор вспомнил: накануне он пообещал Стёпке, что как раз сегодня покажет его дружкам свою лодку. Вот ребята и дожидались его у трапа.

— Что вы здесь мёрзнете, студенты? — с иронией сказал Егор, козыряя в ответ на дружное приветствие курсантов. — Я же распорядился, чтобы вас пропустили.

— А вот не пускают, — ответил за всех Стёпка, разведя руками.

— Бедняги, — посочувствовал Непрядов-старший, повелительно махая рукой стоявшему у трапа часовому, чтобы не препятствовал. Матрос тотчас вытянулся по стойке «смирно», пропуская мимо себя командира лодки и резво трусивших за ним, вконец озябших курсантов.

— Кто это вас не пускает? — полюбопытствовал Непрядов, как только они по трапу спустились в центральный отсек.

— Да этот… особист ваш, — пожаловался Стёпка, чувствуя неловкость перед дружками за случившееся. — Капитан третьего ранга Горохов.

— Добро, уладим это дело, — сдержанно сказал Непрядов, хотя в душе опять досадовал на своего слишком настырного особиста, который на берегу курировал их экипаж.

Попросив для начала дежурившего по лодке капитан-лейтенанта Дымарёва «организовать чайку», командир повелел курсантам пока располагаться в кают-компании, сам же прошёл в свою каюту. Не успел он снять шинель, как в дверь вызывающе громко постучали. Не дожидаясь ответа, в каюту вошел капитан третьего ранга Горохов, являвшийся заместителем начальника особого отдела бригады.

— Вы свободны, товарищ капитан первого ранга? — густым басом пророкотал он вместо приветствия. На его загорелом, с пышными усами и крутыми скулами лице заметно было лёгкое раздражение. Так уж получалось, что Непрядов всегда делал что-нибудь не так, как того хотелось бы особисту, и поэтому между ними постоянно «пробегала» какая-то кошка, которая обоим мешала сосуществовать. Командир по долгу службы выслушивал советы своего особо уполномоченного, но не более того. Поскольку сам обладал особыми полномочиями, которых не имел никакой другой командир лодки их соединения. Это давало ему право последнее слово всегда оставлять за собой. Горохов, разумеется, это знал и тем не менее не оставлял своих назойливых попыток навязать свою волю. Была у него манера, которая выглядела странно, если не неприятно. Ему нравилось при разговоре почти вплотную подходить к своему собеседнику и, глядя тому прямо в глаза, как бы слегка придавливать собственным волевым взглядом. Ростом он был не ниже Егора, и во всей его крепко сбитой, спортивной плоти ощущалась непомерно огромная сила, которая будто постоянно искала способ проявить себя.

Горохов терпеливо выдержал, пока Непрядов повесит в шкафчик шинель, потом причешет волосы перед зеркалом, поправит галстук.

— Так что вы хотели сказать, Виталий Борисович? — как бы чуть рассеянно полюбопытствовал Непрядов, будто не догадываясь, о чём может пойти речь и чем на этот раз недоволен особо уполномоченный.

— Считаю своим долгом напомнить, товарищ командир, что наша лодка является строго режимным объектом, — пробасил Горохов.

Непрядов кивнул, давая тем самым понять, что полностью согласен с определением исключительного статуса своей лодки.

— Поэтому никаких посторонних лиц на её борту быть не должно, — продолжал особист, повышая неприязненную тональность своего голоса. — Я запретил трём курсантам доступ на объект, к которому они не имеют ни малейшего отношения. Вы же, товарищ капитан первого ранга, сочли нужным отменить моё распоряжение. Если хотите — приказ.

Непрядов внимательно выслушал особиста и сказал:

— Запомните, капитан третьего ранга, раз и навсегда. Приказывать в подобных случаях на борту вверенной мне лодки имею право только я. И никто другой! В том числе и вы.

Горохов попытался возразить, но Непрядов резким жестом руки не дал ему такой возможности.