спина, в голове шумело будто после крепкого похмелья.

В отсеке слабо и нехотя, как бы с превеликим одолжением, вновь тусклым светом затеплился плафон аварийного освещения, обозначив слепые глазницы разбитых приборов, сорванные и провисающие с подволока трубопроводы и кабели, перекошенные лица людей, выходивших из оцепенения.

— Товарищ командир, лодка не слушается носовых рулей, — сказал боцман, поворачиваясь к Егору. — Где-то заклинило.

И сразу же в переговорке послышался взволнованный голос минёра Дымарёва:

— В первом пробоина — по левому борту!

— Дымарёв, где именно? — потребовал Непрядов уточнить.

После некоторой задержки тот ответил:

— Между восьмым и десятым шпангоутами, товарищ командир. — Приступаем к заделке.

— Быстрее, быстрее, Василий Харитонович! — поторопил Непрядов. — Докладывайте обстановку через каждые пять минут.

— Товарищ командир, Егор Степанович! — настойчиво позвал его механик Теренин. — Начинаем терять глубину.

Егор и сам чувствовал, с какими неимоверными усилиями его лодка, всегда такая послушная, почти «ручная», как он любил её называть за покладистый нрав, удерживалась на глубине. Уже нельзя было ручаться, как она поведет себя в каждое следующее мгновение, переставая повиноваться повреждённым рулям. Егор почти физически ощущал, как от частых разрывов больно было почти что живому телу его лодки. И, вероятно, именно в этом была причина его собственной головной боли, которую приходилось всё время превозмогать. Даже сильно ушибленная спина не так досаждала. Но болела душа, и это было тяжелее любой другой, физической боли. Все Егоровы мысли теперь неотвязно крутились вокруг одного: сумеет ли Дымарёв со своими ребятами заделать пробоину? От этого зависело, сможет ли лодка оставаться наплаву. Собственным нутром Непрядов ощущал, как тяжело в эти минуты приходилось людям, которые там, в первом отсеке, отчаянно боролись за спасение корабля. Хотелось, вопреки всем предписаниям и нормам, наперекор даже объективной целесообразности, оставить командирский пост и поспешить к своим людям на подмогу. Уж он-то на себе испытал, что значит собственной грудью сшибаться с забортной водой, препятствуя её проникновению внутрь прочного корпуса. В тысячу раз ему было бы спокойнее там, по пояс или по горло в солёной воде, но зато при конкретном деле, от которого зависело теперь жить или умереть всему экипажу. Мнилось, что без него могут сделать что-то не так, как надо, где-то непременно промедлят вместо того, чтобы ещё крепче напрячься, или же наоборот — в спешке сотворят такое, чего никак нельзя допустить.

Но что он мог, по рукам и ногам повязанный благоразумием командирских самозапретов? Оставалось лишь упорно ждать, чтобы своим нетерпением не навредить тем людям, которые и без него прекрасно знали, что и как надо делать во спасение себя и других.

А бомбили жестоко, без передышки. И необузданная злость, всколыхнувшись тугой волной, начала захватывать Егора. Он вдруг люто возненавидел тех, кто методично и слепо швырял и швырял глубинные бомбы. Думалось, а с чего бы это, по какому праву кто-то пытается отобрать у них самое дорогое — их жизни, которые никому другому не принадлежат, да и принадлежать не могут. Они же не какие-нибудь бессловесные подводные твари, но живые, мыслящие люди. Так где та крайность, которую по недомыслию или подлому умыслу не видят там, наверху?

Стиснув зубы, Егор в беспредельной ненависти воздел глаза к подволоку, словно за толщей воды, через сталь прочного корпуса мог видеть тех, к кому обращался. «Хвати! Хватит уже, мать вашу бродвейскую и бруклинскую!» — в бешенстве всё кричало в нём.

Будто образумившись, вняв Егоровой угрозе, или просто израсходовав весь имевшийся боекомплект «глубинной смерти», фрегаты отвязались от лодки, дав ей возможность беспрепятственно уходить.

Напрочь заделать пробоину и более мелкие свищи никак не удавалось. Лодка медленно тяжелела от просачивавшейся забортной воды. Становилось ясно, что в таком истерзанном состоянии их подводный корабль долго не продержится. Выход был один: лечь на дно, откачать забортную воду, покрепче залатав корпус, и попытаться каким-либо способом освободить заклинившие рули. Но дело в том, где найти теперь подходящие глубины и более-менее ровное дно.

Егор взял аварийный фонарь и принялся подсвечивать им, стараясь получше разглядеть штурманскую карту. Всё говорило о том, что с его лодкой пытались хитрить. Надводные корабли своим замысловатым маневрированием будто подталкивали к единственно возможному решению. Охватывая лодку огромной дугой, они постепенно теснили её в сторону коралловых островов, вероятно надеясь, что она сядет на прибрежные рифы. Но был и ещё один вариант. Войти в небольшую лагуну одного из островов, окружённую коралловой грядой, и там лечь на дно, благо глубины позволяли это сделать. Поскольку в самой лагуне маневренность кораблей будет сильно затруднена, то едва ли они снова начнут сбрасывать глубинные бомбы. Для повреждённой лодки это был уже шанс.

«Пока там наверху очухаются, да разберутся что к чему, — предположил Егор, — можно будет выпустить водолазов и что-то подремонтировать».

Непрядов накоротке поделился с офицерами своими соображениями.

— Позволь, но мы же сами себя загоняем в ловушку, — сказал на это Колбенев.

— А не лучше ли долбануть торпедой по ближайшему фрегату и попытаться всё же пробиться, пока мы на ходу? — предложил Обрезков.

— Нет, — решительно отмел его порыв командир. — Во-первых, это уже начало боевых действий с нашей стороны, а никто нам на это права не давал. И потом, без устранения поломок нам всё равно далеко не уйти. Нас потопят, поскольку о всплытии даже речи не может быть.

— Один хрен, если помирать, так с музыкой, — горячился Кузьма.

— Ну, ты вот что, цыганская твоя душа, — урезонил Обрезкова Колбенев. — Погоди пока тельняшку на груди рвать. Командир дело говорит. А что, если уничтожать нас вовсе не собираются? Ведь главное для них, так полагаю, это взять нас живьём, как вещественное доказательство… — и с хитрой миной, прищурившись, подмигнул. — Не подыграть ли им, в самом деле?

— Это как? — насторожился Кузьма.

— Сделаем вид, что нам полная хана, — пояснил Вадим, — а сами тем временем попытаемся отремонтироваться.

— А что если не получится? — сомневался Кузьма.

— Если не получится, — сказал Непрядов, поочередно обведя взглядом офицеров, — тогда иного выхода нет. Мы взорвём лодку. Одно могу лишь обещать: позора и бесчестья нам не будет.

— Тогда действуй, командир, — согласился Колбенев сразу за всех присутствовавших. — Мы с тобой до конца.

И Непрядов дал Скибе команду рассчитать курс на вхождение в лагуну.

Манёвр удался. Пройдя под перископом через узкую горловину пролива, лодка оказалась в центре довольно обширного водоёма, по берегам которого буйствовала тропическая растительность. Был уже вечер. Южные сумерки довольно быстро сгущались над морем. К тому же начала подниматься волна, предвещая близившийся шторм. Фрегаты отчего-то не рискнули последовать за лодкой. Три корабля легли в дрейф при выходе из горловины. Остальная армада поисково-ударной группы разместилась чуть мористее.

Какое-то время Непрядов ждал, что противолодочные корабли всё же войдут в лагуну — хотя бы для того, чтобы укрыться от шторма. Но этого не произошло. Под прикрытием острова корабли просто заняли подходящее место, где их менее всего трепало волной и ветром. Командир догадался, что до утра его лодку, по всей вероятности, оставят в покое. На фрегатах полагали, что ей теперь некуда деваться и потому предпочли сторожить при выходе из лагуны. В перископ отлично просматривались все три корабля. Они сияли гакабортными огнями, будто ёлки в рождественскую ночь, с их мостиков гладь лагуны непрерывно шарили фосфорически ослепительные лучи прожекторов. Там не сомневались, что всё было под их контролем.

Но время шло, и Непрядов решил действовать. Прежде всего, нашли подходящую глубину и легли на грунт. Облачившись в легководолазный костюм, первым за борт через носовой торпедный аппарат вышел сам механик. Моряки слышали, как Теренин бродил вдоль бортов, осматривая и ощупывая повреждённый от