Для порядка немного повозмущавшись, женщины вышли, оставив Непрядова наедине с продавщицей.

«Кремень-баба, — подумалось Егору с неприязнью. — Такая вот зубами схватит, пожует-пожует, да и выплюнет, не поморщившись при этом…»

— Я к вашим услугам, Егор Степанович, — сказала она слегка приглушённым грудным голосом, явно выказывая офицеру своё «монаршее» расположение.

Непрядов попросил завесить полкило ванильных сухарей.

— Что-то не видно и не слышно вашего Кузьмы Петровича, — как бы мимоходом, насмешливо заметила она, вскрывая непочатую коробку с сухарями. — Уж не простудился ли, бедняжка?

Непрядов, не торопясь, достал портмоне, извлёк из него десятку.

— Да нет, — отвечал, кладя купюру на прилавок. — Жив-здоров и делом занят.

— Догадываюсь, — сказала Ирина Марковна с таинственным видом гадалки, не то ясновидящей. — Дела-то у него не очень хорошо идут.

Непрядов на это лишь неопределенно скривил губы, не желая вдаваться в подробности.

— Ты не слишком торопишься, командир? — спросила вдруг бесцеремонно и, вместе с тем, интригующе.

— Да как сказать?.. — не сразу нашелся Егор. — А что?

— Разговор есть насчёт Кузьмы Петровича. Давно хотела сказать, да вот как-то всё… — она пощелкала пальцами, не находя нужных слов. — Кажется, вы с Обрезковым большие друзья?

Непрядов подтвердил, кивая.

— Ну, тогда тем более, — и она указала на дверь за прилавком, приглашая пройти в подсобку и намекая, что там будет удобнее поговорить наедине.

Непрядов не возражал, заинтригованный тем, что ему собирались поведать по поводу Кузьмы. Вообще-то, Егор и сам не раз хотел поговорить начистоту с этой женщиной, чтобы она оставила в покое влюбчивого Кузьму, не отравляла бы ему семейную жизнь и не портила бы карьеру. Но случай подходящий так и не представился, а потом вообще расхотелось говорить на эту тему, тем более что Кузьме не очень-то нравилось, когда начинали копаться в его «нижнем белье».

Непрядов прошёл в соседнюю комнату. Добрая половина её была едва не до потолка завалена мешками, заставлена коробками и ящиками. И только лишь в одном углу имелось свободное место, где рядом с громоздким шкафом притулился небольшой канцелярский столик. Там и предложено было Егору садиться поудобнее и чувствовать себя «как дома». Поддавшись уговорам, он даже позволил себе снять намокшую от дождя шинель, чтобы чувствовать себя посвободнее.

— Давай, командир, хватим по коньячку! — с бесшабашной весёлостью предложила Ирина Марковна. — День был трудный, устала как собака. Да и ты, гляжу вот, порядком промок.

— А стоит ли? Как-то неудобно всякий раз, что ли… — замялся Егор.

— Какие глупости! — искренне удивилась она. — Соглашайся, а не то заставлю пойти со мной в ресторан.

Непрядов на это едва не до слёз расхохотался.

— Да брось, командир, — увещевала она. — Мне ж от тебя ничего не надо, просто посиди рядом со мной. А выпить я и одна могу, раз уж ты такой правильный.

— Наливайте, — скомандовал Егор, уязвлённый своей непорочностью в её глазах.

— Вот это другой разговор, — оживилась Ирина Марковна, небрежно плеснув коньяк по двум стаканам. — И не надо со мной темнить. Я же от Кузьмы достаточно наслышана, что ты за человек. Да и без того знаю. Будь ты другим, мы бы сейчас за одним столом не сидели, уверяю тебя.

Непрядов смолчал, не желая углубляться в разговор о себе самом. Они выпили, закусив лимонными дольками, сдобренными сахарным песком. Коньячный жар приятной волной прошёлся по озябшему телу, и стало враз хорошо. Егору отчего-то показалось, что перед ним была уже не та женщина, — немного циничная, нарочито развязная и надменная, — какой она прежде представлялась, а совсем другая, какой он ещё не знал. Эта женщина, вероятно, от накопившейся тоски, начала рассказывать о себе… Жила — не тужила одна девчонка в небольшом сибирском городке, училась в техникуме, бегала с подружками на танцы. Но вот однажды приехал к ним на побывку бравый мичман, положил свой карий глаз на эту девчонку, вскружил ей сладкими речами голову и, на зависть подругам, увёз с собой на Севера.

— Но вышло так, что большой любви меж нами как-то не по лучилось, — призналась Ирина Марковна с нахлынувшим на неё откровением. — Мичман был намного старше меня, из разведённых. Мы просто сошлись и жили вместе, сколько смогли. А вскоре ко мне пришла та самая, настоящая любовь. Но тот, другой, как потом выяснилось, он меня не любил.

Ирина Марковна снова разлила по стаканам коньяк, умоляя взглядом выпить вместе с ней.

Потом она принялась рассказывать такое, отчего Егор пришёл в полное смятение. Прояснилось многое, о чём прежде он лишь догадывался. Выходило, что Кузьма отнюдь не волочился за Ириной Марковной, в чём раньше мало кто сомневался. Были они, скорее, товарищами по несчастью, которым в жизни крепко не повезло.

Так случилось, что с этой женщиной Кузьму познакомил его прежний командир лодки Валерий Семёнович Муранов. Егор лично его не знал, но достаточно был наслышан о нём, как об офицере довольно толковом и перспективном — недаром же его направили учиться в военно-морскую академию. Правда, был момент, когда вся его карьера едва не повисла на волоске, когда лодка, которой он командовал, села на мель неподалёку от базы, якобы по вине зазевавшегося старпома. Но для командира это ЧП обошлось без последствий. Как и полагается, Обрезкова за допущенную халатность и разгильдяйство примерно наказали, списав на берег, а Муранова, после небольшой взбучки, всё же отпустили в Ленинград учиться. Ничто уже не мешало Валерию Семеновичу получить через три года заветный академический диплом и с его помощью шагнуть на более высокую командирскую должность.

Пожалуй, в их небольшом городке не было большим секретом, что холостяковавший капитан третьего ранга Муранов напропалую крутил с военторговской продавщицей. Начальство глядело на это сквозь пальцы, благо «флирт» Муранова с замужней женщиной целиком покрывался его несомненными служебными успехами. Дело зашло у них так далеко, что Муранов обещал на Ирине Марковне жениться, и та, не устояв перед чарами своего нового избранника, без сожаления бросила своего мичмана. К тому же, как нельзя кстати, муженька её перевели в другой гарнизон, и она попросту отказалась последовать за ним, окончательно осознав, что никогда не любила и не полюбит его. Мичман оказался человеком прагматичным и тоже решил из всего случившегося не делать никакой драмы. Супруги расстались, что называется, подобру-поздорову.

Ирина Марковна уже готовилась отправиться вслед за Мурановым в Ленинград, как вдруг получила от него письмо, разом оборвавшее все её мечты и надежды. Валерий Семёнович прямо-таки с боцманской прямотой сообщил, что не намерен с Ириной связывать свою судьбу, поскольку у него совершенно иные планы. Потом выяснилось, что в Ленинграде у него была другая женщина, которую он любил ещё с курсантских лет и которая только теперь, спустя годы, ответила ему взаимностью.

Непрядов мог лишь догадываться, как уязвлена и взбешена была эта темпераментная и гордая женщина, целиком отдававшаяся своему чувству.

Сначала я хотела поехать в Питер, — говорила, скривив тонкие напомаженные губы в недоброй, мстительной улыбке. — Ну, думаю, устрою ему такой «бенц», что вовек не забудет, а сучке его глаза выцарапаю. Потом успокоилась и решила никуда не ездить.

— А чего это вдруг? — полюбопытствовал Егор. — Если это любовь, то за неё надо драться. Это я по себе знаю.

— Кузьма отговорил.

— Вот как? — Непрядов ухмыльнулся, оставаясь себе на уме.

— Нет-нет, — торопливо ответила она, перехватив его язвительный взгляд. — Это совсем не то, о чём ты подумал. Он совсем не тот, кем был для меня Муранов. Кузьма просто хороший, простецкий человек, а в сущности — такой же несчастный, как и я сама. Мы оба очень хорошо понимаем друг друга, так как источник несчастья у нас один. Только вот я жалею Кузьму, а он меня — нет.

— Это каким же образом, позвольте узнать? — снова удивился Егор.

— Очень простым. Он сказал, что мне в моём несчастье не на кого пенять, поскольку сама во всём