откопать?

Как ни настаивали дружки на своём, Непрядов был непреклонен. Сам же всем нутром чувствовал, что в Укромовке лично он скорее наберётся сил и придёт в норму, чем это возможно где-то на южном берегу Крыма. Верил, что лишь родная земля и чистейший Укромовский воздух полностью исцелят его от всех бед и напастей. Егор чувствовал, что физически он по-прежнему здоров, хотя и донельзя устал. Но не собственное тело беспокоило его, всё ещё налитое мускулами и крепкое — болела душа. Только это был уже недуг иного рода, избавление от которого он мог найти лишь в себе самом.

На другой день Егор подробно доложил на военном совете о результатах своего длительного подлёдного плавания. Кое-какие замечания, по существу дела, оказались незначительными. Грамотными, хотя и с долей риска, были признаны его действия по «вытеснению» американской субмарины за пределы позиции слежения. Вполне правильной посчитали также организацию поиска и оказания помощи экипажу потерпевшего аварию самолёта. Отдельной похвалы удостоились все те, кто участвовал в ремонтных работах при адской жаре в реакторном отсеке.

Однако общую благорасположенность к Непрядову слегка подпортил Горохов. Попросив слова, он доложил военному совету, что по имеющимся у него сведениям командир неоправданно покинул борт вверенного ему корабля, когда решил лично возглавить поисковую группу. Нельзя исключать, что поисковики, по мнению особиста, сами могли заблудиться, а то и погибнуть. А это означало бы, что лодка могла лишиться своего командира, что, в свою очередь, привело бы к срыву поставленной задачи.

Однако Непрядов парировал, что каждый свой шаг он заранее продумал и всё взвесил. Ведь на корабле никто, кроме него, не обладал достаточным опытом ориентировки и поиска во льдах. К тому же, на борту оставались два опытных старпома, каждый из которых имел доступ к самостоятельному управлению кораблём и при необходимости вполне смог бы заменить командира. Горохов на это хотел что-то возразить, приподнимаясь со стула, но передумал. Он лишь язвительно улыбнулся в пышные усы и снова сел, продолжая бросать в сторону «удачливого командира» хитроватые взгляды. При этом кавторанга делал вид, что знает нечто такое, о чём Непрядов пока и по понятия не имел.

Егору такая пикировка совсем не нравилась. Сразу же после совета он решил «перехватить» особиста и поговорить с ним начистоту, чтобы устранить все недомолвки. Но как только вопросы к Непрядову были исчерпаны и штабной народ начал расходиться, Горохов сам подошёл к Непрядову.

— Егор Степанович, — с неизменной улыбочкой пророкотал он басом. — Не могли бы вы мне уделить ещё пару минут?

По всему чувствовалось, что Горохову, в его новой должности, очень даже нравилось считать себя, по крайней мере, ровней Непрядову. Поэтому он предпочёл даже держаться слегка снисходительно, с подчёркнутой вежливостью, поскольку в любой момент мог выказать и преимущества своего нынешнего положения. «Уж теперь-то, каперанга, не повысишь на меня голос, как на какого-нибудь салажонка», — говорил его сдержанно торжествующий взгляд.

— Добро, пара минут найдётся, — сухо бросил Егор, всем своим видом давая понять, что сам взаимно улыбаться не намерен.

Они остались в опустевшей комнате для совещаний вдвоём. Горохов предложил присесть, поскольку коротким разговор не предвиделся. Он вытащил из кармана новенького, ладно сидевшего на нём кителя пачку сигарет. Потом, видимо вспомнив, что в этом месте курить не принято, отказался от своего намерения, при этом досадливо поморщившись.

— Вы, кажется, не курите, Егор Степанович? — полюбопытствовал на всякий случай.

— Как видите, Виталий Борисович, — подтвердил Непрядов.

— А я вот, знаете ли, никак бросить не могу, — посетовал Горохов. — Утешаюсь лишь тем, что Марк Твен тоже всю жизнь бросал курить.

— Что же вы хотели мне сказать? — напомнил Егор.

Кавторанга помолчал, дабы придать своим словам должную значимость. Слишком уж медленно убирал в карман сигареты.

Непрядов ждал, не выказывая нетерпения и с рассеянным видом поглядывая в окно. «Уж больно обходительным прикидывается, — подумал Егор. — Верно, уж опять какую-нибудь блоху отловил. Вот и не отказывает себе в удовольствии подольше её в кулачке подержать. Чекист хренов…»

— Разговор у нас будет несколько деликатного, я бы сказал, характера, — начал Горохов, погромыхивая басом. — Касается он, в большей степени, вашего сына.

Непрядов тотчас тревожно встрепенулся.

— Нет, нет, он жив и здоров, — поспешил заверить кавторанга. — На этот счёт можно не беспокоиться. — И снова, больше чем нужно, помедлил, заглядывая в свою папку с какими-то бумагами. — А поговорить я с вами собирался ещё в первый день по вашем прибытии с морей, в Доме офицеров. Но потом подумал, что не стоит портить вам настроение в столь торжественный вечер. Шампанское, тосты, поздравления… Вы это заслужили.

— Послушайте, товарищ капитан второго ранга, — не выдержал-таки Непрядов. — Я вам не дама с собачкой и не мадмуазель на лавочке! Что вы ходите вокруг да около, не зная, с какого боку пришвартоваться?

— Извините, товарищ капитан первого ранга, — уже деловым тоном сказал Горохов, не считая нужным более выказывать свою благорасположенность. — Дело это, касающееся вашего сына, действительно необычное и скандальное. А суть в том, что курсант Непрядов, успешно сдавший государственные экзамены, вместо производства в лейтенанты списан строевым матросом на флот.

— Как это понимать? — растерянно спросил Егор.

— А так, — Горохов опять помедлил, пристально глядя на Непрядова. — Он сам подал рапорт с просьбой отчислить его из училища. Это явилось следствием его религиозных убеждений, которые он долгое время от всех скрывал. Сын ваш пожелал свою дальнейшую жизнь посвятить не флоту, а церкви.

— Но этого не может быть! — сказал Егор, словно не веря собственным ушам. — Мой сын всегда мечтал о море и хотел служить на флоте.

— И тем не менее, Егор Степанович, — подтвердил кавторанга, пряча в усах недобрую ухмылку. — Приходится верить фактам, а не намерениям.

Открыв папку, он достал выписку из приказа, подтверждающую, что курсант Непрядов действительно отчислен из училища на флот.

Прочитав документ, Егор задумался, нервно барабаня пальцами по столу. Потом, приняв решение, твёрдо сказал:

— Я должен с ним лично поговорить. И как можно скорее.

— Не думаю, чтобы это могло хоть что-то изменить, — назидательно сказал Горохов. — Воспитывать его следовало гораздо раньше, когда он поперек кровати умещался.

— Ничего нельзя изменить только на кладбище, да после команды «пли». А во всём остальном всегда что-то можно сделать.

— Но решение принято, и ваш сын, насколько известно мне, отбыл для дальнейшего прохождения службы в отдалённый гарнизон.

Непрядов умолк. Всё услышанное никак не укладывалось у него в голове. Душила злость. Не хотелось верить, что собственный сын мог его так подвести.

— Да вы успокойтесь, товарищ командир, — себе на уме, с издёвкой посочувствовал Горохов, на его лице вновь появилась хитроватая улыбочка. — Что есть, то есть. И ничего теперь с этим не поделаешь. Однако надо признать, что этот неприятнейший случай произошёл в самый неподходящий для вас момент. С присвоением вам адмиральского звания, надо полагать, надолго теперь повременят… если не окончательно тормознут. Это уж поверьте. А ведь всё так хорошо, так многообещающе начиналось для вас…

— Да перестаньте вы! — оборвал особиста Непрядов. — В соболезнованиях не нуждаюсь. К тому же звания и почести совсем здесь не при чём. Не за славой, а за честью в моря ходят. Что же касается моего сына, то сам во всём разберусь и приму на этот счёт своё решение.

— Надеюсь, Егор Степанович, — сказал Горохов и сделал при этом вид, что не сомневается в его отцовской решимости примерно «выпороть» непослушное чадо. — Ваш сын здорово начудил, вот вы и разбирайтесь. Но, но, но…

— Что, значит — но? — неприязненно насторожился Непрядов.