— Право на борт, ложиться на курс двести семьдесят, — скомандовал Непрядов рулевому и одновременно строгим взглядом осаживая разговорившихся дружков.

Описав циркуляцию, лодка легла на новый курс и вскоре уже шла самым полным ходом. Надо было загодя успеть к широкой протоке между двумя островами, откуда, как полагал командир, должна была показаться «Огайо». На этом и был построен весь его упреждающий расчёт.

Сбавив ход, атомарина вошла в намеченный квадрат и зависла без движения в точке ожидания.

Опять вся надежда была на Хуторнова. Храня скрытность, он работал в пассивном режиме «шумопеленгования». Чтобы помочь ему, в отсеках соблюдали полную тишину, разговаривали только шёпотом или жестами.

Миновал час, другой, но «вражина», как Егор про себя окрестил чужую лодку, не появлялась. Звуковой фон оставался чистым, ничем не нарушаемым, и не было даже малейшего намёка хоть на какое-то шевеление в глубине протоки.

«А что, если эта самая вражина как-то проскочила мимо нас?» — вкралось невольное сомнение.

Будто угадав его мысли, Колбенев сказал:

— Да нет, надо ждать. Если бы она прошла здесь раньше нас, то мы бы, по крайней мере, имели возможность помахать ей вслед носовыми платочками, а так… — Вадим развёл руками. — Тихо ведь.

Непрядов кивнул, вынужденно соглашаясь, но в мыслях уже прорабатывал вариант, как за вражиной устремиться в погоню, если она всё же прорвалась. Тогда оставалась ещё возможность попытаться догнать её, используя превосходство в скорости, и «сесть» ей на хвост, обозначив своё присутствие где-то поблизости. Надо полагать, у янки нервы тоже ведь не железные, и любой их наглости есть предел, за которым срабатывает обыкновенный инстинкт самосохранения. Он же, Егор Непрядов, постарается выполнить свой долг, чего бы ему это ни стоило.

А время шло, и вместе с ним возрастало напряжение. Перешли на активный режим «шумо-пеленга», но результат был всё тот же — тишина. Непрядов изнывал от вынужденного бездействия, не зная, к чему приложить всю скопившуюся в нём энергию погони и перехвата. Думалось, только бы выдал Петя Хуторнов пеленг на цель, а уж там — дело техники обозначить себя в более выгодной позиции.

— Горизонт чист, — бесстрастным голосом, будто нарочно испытывая егорово терпение, уж который раз докладывал «ушастый вундеркинд». Но это и без его напоминания было отчётливо видно на командирском пульте. Луч развёртки осциллографа медленно прокручивался по часовой стрелке, и в направлении пролива между островами не было ни единого всплеска. В наушниках так же ничего не прослушивалось, кроме привычного тараканьего шуршания, изредка прерывавшегося певучими посылками гидролокатора.

Сидеть в кресле стало невмоготу. От бессонной ночи ломило спину и тяжелели ноги, будто они были обуты в свинцовые водолазные башмаки. Чтобы размяться, Егор встал со своего места и пошёл по кругу центрального отсека по боевым постам. Нетрудно было заметить, что сидевшие за пультами управления офицеры устали не меньше его. Стараясь как-то подбодрить подчинённых, Непрядов клал им руки на плечи и слегка встряхивал, мол, держитесь, ребята, все вместе мы обставим как надо эту непрошеную вражину, сующуюся к нашим берегам… И люди, храня молчание, понимающе улыбались, кивали в ответ.

Около пульта, за которым восседал Вадим Колбенев, Непрядов задержался, присев рядом на соседнее кресло. Наклонившись, Егор доверительно прошептал:

— Вот тебе и ответ, Вадимыч, на наш спор…

— Ты это о чём? — не понял Колбенев.

— Да всё о том же, о Саблине… — Непрядов поманил пальцем дружка, приближаясь к нему ещё ближе. — Не хотел бы я сейчас в своём экипаже видеть такого вот субъекта, какими бы благими идеями он не вдохновлялся. Представляешь, хорош бы я был, окажись прямо сейчас на месте того командира противолодочного фрегата, которого собственный замполит в трюме запер.

— Я думаю, именно в такой ситуации тебе нечего было бы опасаться, особенно когда нам грозят извне. Хотя бы вот как сейчас, — и покосился на Егора. — Что, разве не так?

Непрядов на это ничего не ответил.

— Командира того можно было бы понять, — продолжал Колбенев. — Ему просто не повезло, что такой заморочный замполит попался.

— А чего жалеть, если он сам кругом виноват, — отвечал Егор. — Командир на своём корабле за всё в ответе. Даже за своего Саблина, которому обязан был в душу заглядывать, чтобы не доводить дело до крайности.

— Ну, наконец-то мы уразумели друг друга, — обрадовался Вадим. — Вот это ты правильно подметил: в душу надо было заглядывать. Ведь я нисколько не оправдываю этого самого Саблина, однако же разобраться хотел бы в истинных мотивах его поступка. И не по той полуправде, как нам велено понимать, а вот почему так на самом-то деле произошло?.. Я вот всё думаю, отчего это у нашего флотского офицерства судьба такая нескладная: его либо, как прежде, за борт выбрасывают, либо вот так, как сейчас, в трюм под замок сажают? И ты знаешь, а ведь поделом! Если прежде такого обхожденья многие из них достойны были, за их мордобой и дворянскую спесь, то теперь — за двуличие и «дедовщину», что своевременно не пресекли. Ты прав, коль скоро не открещиваешься от этих грехов, а с болью пропускаешь через собственное сердце. Ведь на то ты и командир, чтобы во вверенном тебе экипаже не допускать никакой скверны. Если надо, то и вовсе забудь на время берег. Живи, ешь, спи вместе со своими матросами, как батька их родной, пока не сделаешь их настоящими людьми.

— Так ведь всех не переделаешь на свой лад, Вадимыч, — усомнился Непрядов. — Взять хотя бы твоих подопечных старшин. Двое из них — ребята как ребята: самоотверженные, честные. А вот третий…

— Да стукач он, — подсказал Колбенев. — Чуриков признался мне, что морду Шастуну били они совсем не из-за кладовщицы Любочки, а потому, что тот постоянно всех закладывал. Ведь и нам, думаю, навязали его неспроста.

— Ладно, где сядут, там и слезут, — мрачно посулил Егор. — А этого Шастуна спишу на берег, к едрене Фене, как только в базу вернёмся.

— У нас всё так, — криво ухмыльнулся Колбенев. — Ведьму ищут не там, где надо, а где удобнее. И сами же потом удивляются, откуда это на флотах российских зараза там разная образуется?

— Не зря же боевой корабль называют «частичкой Родины», — для большей убедительности Егор показал пальцем на палубу, как на основу той самой «частицы». — Здесь, в прочном корпусе, в комок сжаты все наши общие проблемы и никуда от них не денешься. Какова страна в целом, таковы и корабли в частности, которые ей принадлежат. А что касается людей, так они везде одинаковы. Но мы, офицеры, всё же должны нести свой крест, чтобы никогда не стыдно было за флот наш российский. По крайней мере, это моя судьба, а другой мне и даром не надо.

— И мне тоже, Егорыч, — всё так же негромко и доверительно признался Колбенев.

Заметив, что на них начали обращать внимание, командир со старпомом перестали таинственно переговариваться и секретничать. Пора было всё же и делом заняться.

Пока обстановка позволяла, решил Егор наведаться в корабельный лазарет. Подумалось, что к своему стыду он так и не смог найти свободной минуты, чтобы навестить уже прооперированного лётчика.

Командир быстро спустился по ступенькам трапа на жилую палубу. Дойдя до двери, на которой была прикреплена табличка с маркировкой лазарета, медленно надавил на дверную ручку. Дверь поползла на роликах в сторону, обнажая проём, и командир шагнул через комингс в просторное помещение операционной. Доктора Целикова Егор нашёл в соседней выгородке. Александр Сергеевич находился около кровати, на которой по-прежнему недвижно лежал забинтованный лётчик. Похоже, он спокойно спал. И это, по выражению лица доктора, было хорошим признаком.

Крепко зажмурившись и кивнув, Целиков тем самым дал понять командиру, вопрошавшего взглядом, что кризис уже миновал и старший лейтенант, конечно же, будет жить.

Непрядов приблизился к кровати больного. Выпростав поверх одеяла обмотанные бинтами руки, он хрипловато и ритмично дышал. Небритое, со следами обморожения лицо воздушного штурмана выглядело таким измождённым, будто его только что освободили из концлагеря.

— А обе ступни всё же пришлось ампутировать, — как бы извиняясь, негромко произнёс Целиков. —