— На крыльце объявление вывешено про то. Прочитай.

Рублев вышел с крестьянином на крыльцо.

— Видишь, — проговорил он и указал на прибитый к стене лист серого картона. — Каждое дело порядка требует. Без этого нельзя.

Крестьянин потоптался на месте и виновато вздохнул:

— По своей темноте, Лексей Митрич, я совсем неуч… Ты уж расскажи, про что здесь прописано.

Заведующий подошел к перилам крыльца и важно, не торопясь, прокашлялся. Проводя по буквам большим пальцем, заскорузлым и желтым от курева, он медленно и натужно читал:

— «Граждане односельчане! Вечером сегодня в народном доме герой товарищ Чапаев сделает доклад: «Когда кончится война». После доклада спектакль». — Повернулся к мужику и добавил: — Вечером, Иван, приходи. А сейчас мне некогда. Репетицию проводим. Мне и то приходится тут одного буржуя играть.

Весь день Алексей Дмитриевич провел в хлопотах: красил декорации, ездил в Селезниху за париками, ходил к фельдшеру просить для себя сюртук и галстук бабочкой.

Под конец дня он устало поднялся на сцену и с удовлетворением оглядел зал с правильными рядами скамеек.

— Теперь, кажись, все готово для встречи дорогого гостя, — сказал он.

От лавок на чисто вымытом полу лежали тени. Нижние стекла в окнах горели тусклым багрянцем.

К шести часам вечера народный дом был переполнен зрителями. Скоро в зале стало так душно, что мужики и бабы поснимали шубы. Все негромко разговаривали.

Больше других суетился высокий, худой старик, с гладкой, как яичная скорлупа, продолговатой головой. Он теребил своего соседа, широкоплечего мужика, за рукав суконной поддевки и настойчиво требовал от него:

— Ты, Петрович, старый служака. Ты нам скажи — генеральский у него чин по-бывалошнему аль ниже?

В углу около сцены молодая нарядная женщина, скрестив на груди пухлые белые руки, певуче говорила:

— Сестра-то моя выдана за плотника андросовского. А Чапаев там по осени был. Тоже речь держал. Собрались со всей деревни в народный дом, как мы сейчас. Все в таком волнении…

Кто-то попросил Рублева рассказать, как Василий Иванович наградил его часами. И хотя об этом в деревне слышали уже не раз, но все стали усиленно просить Алексея Дмитриевича.

Заведующий народным домом пригладил ладонями волосы и заговорил:

— Как вам про то известно, что я у Василия Ивановича служил больше полгода, я про это самое толковать не буду. Обрисую ту историю, по причине которой нахожусь в таком положении, — Алексей Дмитриевич указал на хромую ногу. — Поручил мне Василий Иваныч однажды сходить в разведку. Большая требовалась осторожность. Прямо скажу — дело трудное. К самому неприятелю надо было пробраться… Исполнил я все, как было приказано. Только при возвращении в штаб меня беляки ранили в ногу, отчего я версты три ползком полз. Подобрал меня наш разъезд. Говорю я ребятам: «Немедля везите меня к Чапаеву!» Василий Иваныч спал, когда мы приехали. Разбудили его, и я доложил ему лично важные сведения. Белоказаки готовились на заре выступать против нас.

Алексей Дмитриевич потер рукой бедро больной ноги и сел на поданный ему дубовый стул.

— Прошу прощения, — сконфуженно улыбнулся он. — Ныть в подъеме стало. Нога у меня всегда к ненастью мозжит… Ну вот, выслушал меня Чапаев и строго говорит: «Ну, Рублев, ежели правду сказал — награжу, ежели наврал — смотри тогда у меня!» И бросился распоряжения отдавать. А ко мне фельдшера прислал. Он пулю-то у меня из ноги и вынул. После сражения, когда наши разгромили белопогонников, Василий Иваныч прискакал, кричит: «Молодец, Рублев! Дай я тебя поцелую!» Поцеловал меня в щеку, — Алексей Дмитриевич достал из кармана брюк платок, вытер глаза, — и часы серебряные мне в руку сует. «Держи, — говорит, — награда тебе». Я отказываюсь, а он и слушать не хочет. «Пуля, — спрашивает, — где из ноги?» Показал я ему пулю — мне ее фельдшер оставил. Смеется Василий Иваныч. «Ты ее, — говорит, — Алексей Митрич, пристрой к часам. Брелок занятный будет и память». Вот они, часы-то.

Заведующий положил на ладонь часы с прикрепленной к цепочке пулей и показал публике.

— А ну-ка, поближе дай посмотреть драгоценный подарочек, — сказала с передней лавки горбатая в шерстяном платье старуха.

Время шло, а Чапаева все не было. У «артистов» по лицам потек грим, в зале было трудно дышать от духоты. Десятилинейные лампы мигали и коптили.

Алексей Дмитриевич часто выходил на улицу послушать, не скачут ли по дороге лошади.

Но кругом было тихо. Возле окон в желтом, неярком свете медленно кружились легкие, пушистые снежинки. В соседнем дворе глубоко и протяжно вздыхала корова.

— Нет, — упавшим голосом сообщал заведующий, возвращаясь за кулисы. — Часа бы два назад должен из Марьина приехать, а все его нет.

Утомленные «артисты» молчали, то и дело вытирая потные лица комками ваты. И только дочка учительницы, быстроглазая, непоседливая Наташа, игравшая в спектакле служанку, бегала по костюмерной в длинной старомодной юбке и ко всем приставала с одним и тем же вопросом:

— Как вы думаете, я понравлюсь Чапаеву в таком наряде?

— Давайте начнем. Пока спектакль идет, может быть и гость наш появится, — предложила Анна Ивановна.

На учительнице в кружке лежало несколько обязанностей — режиссера, суфлера и гримера. За день Анна Ивановна так устала от хлопот, что к вечеру у нее разболелась голова. Она сидела на стуле с плюшевой спинкой, отяжелевшая, бледная, и натирала виски спиртом.

Рублеву не хотелось показывать спектакль до приезда Василия Ивановича, его готовили в подарок дорогому гостю. Но после некоторого колебания он согласился.

В зрительном зале был погашен свет. Со сцены объявили:

— Тише, граждане! Ввиду задержки товарища Чапаева начинаем пьесу «Освобожденные рабы».