Растворив створки окна, он прыгнул в прохладную, сырую темноту вечера. Отблеск начинавшегося пожара осветил двор. На черном фоне отворенных ворот сарая раскачивался, не касаясь ногами, человек.
Шагнув к сараю, Степка пронзительно вскрикнул. Оцепенев от ужаса, он недолго смотрел на мать, на ее босые ноги, потом бросился бежать, не оглядываясь, к околице.
Он спал у придорожного бугорка в жнивье. По дороге шел старик и негромко пел молитву. Степка проснулся.
— Да тут, кажись, человек? — молвил старик, останавливаясь около Степки.
Он приложил к глазам руку козырьком и пристально посмотрел на оборванного мальчика.
— Ты тут чего, делаешь, сынок? Ась?
— Ничего не делаю… так просто, — сдерживая слезы, ответил Степка и отвернулся, с тоской поглядев на голубоватую, затянутую дымкой даль.
— Не слышу! — Старик стукнул о землю палкой. — Устал, сил нет. Смертынька, видно, по пятам за мной ходит.
Сняв с плеча суму и кряхтя, нищий опустился на пыльный, побуревший подорожник.
— Подсаживайся, внучек, закусим чем бог послал.
Степке очень хотелось есть. Увидев в руках старика горбушку черного хлеба, он опустил голову, проглотил слюну.
— Ешь вот, на! У тебя что, мать с отцом живы?
Степка торопливо жевал, не слушая нищего. Старик, должно быть, понял, насколько голоден мальчик, и подал ему еще ломоть.
Когда Степка наелся, нищий спросил:
— В селе подают, касатик, милостыню-то?
— Не знаю. Беляки там, грабят всех…
— И много их?
— Много! — глухо промолвил Степка. — Маманьку… мать мою повесили…
Он вытер мокрые от слез глаза, но не сдержался и безутешно заплакал,
— И что это они, господи помилуй, лютуют? Чисто звери! — сказал старик.
— Папанька мой — он красным был… — давясь и всхлипывая, выговорил мальчик. — Так они за это…
— Ах, звери этакие!.. Ты теперь что ж, один? Сирота? Ась?
Степка заплакал еще громче, размазывая кулаком слезы по грязному лицу.
— А ты перестань, касатик, перестань… Хочешь, пойдем со мной. Двоим не скучно. — Старик положил в суму недоеденную корочку и перекрестился. — Старый да малый, кто нас тронет?
— Я ничего…
— Пойдешь, значит?
— Пойду, — еле слышно прошептал Степка. — Только в наше село не пойдем. Там меня знают.
— Ладно. Видно будет, — сказал нищий и стал подниматься.
У околицы их остановил патруль.
— Пропустите, любезные, милостыню господню собираем, — запричитал старик, опираясь на Степкину руку.
— Пропустить, что ли? — спросил рыжеусый солдат своего товарища.
— Пусти. Черт с ними! — махнул тот рукой.
Степку в село нищий с собой не взял, он оставил его в заброшенной бане позади огородов.
— Карауль собранный хлебушко и никуда не уходи, — строго наказал старик.
Вернулся он скоро и сказал, что в этом селе подают плохо, надо идти дальше.
На другую ночь легли спать в поле, в шалаше пастуха. Ласково гладя Степку по голове, старик спросил:
— А если я помру, куда ты, сирота, пойдешь, как жить-то будешь? Ась?
Мальчик подумал и что-то ответил.
— Куда, говоришь, куда? — переспросил старик.
— К Чапаеву пойду! — горячо шепнул ему на ухо Степка. Старик вздохнул.
— Все бедные люди идут к Чапаеву, которым невтерпеж приходится от супостатов… А ты спи себе, касатик, спи.
Когда Степка проснулся утром, старика в шалаше уже не было. Мальчик побежал в незнакомое село, но нищего и там не нашел.
Третьи сутки моросил дождь — нудный осенний. Навес над крыльцом штаба протекал, и дневальный ежился от холодных капель, попадавших ему за ворот шинели.
К крыльцу подошел Степка.
— Куда? — Дневальный загородил дверь.
Шлепая босыми ногами по мокрым, грязным ступенькам, мальчик все же взобрался на крыльцо и только тогда остановился:
— Пусти.
— Кого тебе надо?
— К Чапаеву я, — ответил Степка.
— Ишь, чего вздумал! — Дневальный шагнул вперед. — Уходи с крыльца, нет Чапаева.
Степка обиженно взглянул на чапаевца:
— Тебе жалко, да?
— Уходи. Говорят, нет Чапаева!
— А я говорю: пусти, тут Чапаев!
Но дневальный уже не смотрел на мальчика. К штабу подкатил забрызганный грязью автомобиль. Из кабинки проворно вышел человек в бурке и папахе. Степка глянул на него и присел: «Чапаев!» Почему военный в бурке должен быть Чапаевым, он и сам не понимал как следует. Хотел было подойти к нему, но испугался.
— Товарищ Чапаев, — заговорил дневальный, — мальчишка чей-то пришел и тебя спрашивает. Я говорю: нет Чапаева, а он одно свое — лезет.
Василий Иванович остановился перед Степкой и оглядел его с ног до головы.
— Рассказывай, какое дело до меня имеешь? — серьезно, точно взрослому, сказал он.
— По делу пришел, — тоже серьезным тоном начал мальчик, стараясь казаться взрослым. — В отряд записаться к тебе пришел.
— В отряд? — Брови у Чапаева поползли вверх. — А что ты делать будешь в отряде?
— Разведчиком буду.
— Ловко!.. А почему из дому ушел?
— У меня нет дому… Папанька у красных служил, его в Самаре беляки убили, а мамку повесили. Один теперь я.
— Откуда? Звать как?
— Из Таволжанки. Степан я, Михайлы Ласухина сын.
— А лет сколько?
— Четырнадцатый с масленицы пошел.
Из штаба вышел вихрастый веселый парень.
— Приехал, Василий Иваныч? — спросил он дружески.
— Приехал, Петька, — также просто ответил Чапаев.
— А с кем это ты говоришь?.. Никак, Степка? — Парень подбежал к мальчику, схватил его за руки.
Степке почудилось, что он где-то слышал этот голос, но где, припомнить не мог.
— А старика нищего помнишь?
— Помню…
