Письмо
Чапаев поднял руку и потер лоб, словно пытался разгладить глубокие морщины, протянувшиеся от одного виска к другому. Остановился у стола и сердито прокричал:
— Петька!
Дверь тихо приоткрылась, и он увидел беловолосую голову ординарца.
— К Демину послал?
— Послал.
— Еще пошли. Чтоб живо!
Дверь захлопнулась. Чапаев снова принялся вышагивать по комнате.
С подоконника на пол часто закапала вода и змейкой поползла под стул. Василий Иванович распахнул окно и его обдало холодными брызгами дождя.
Дождь шуршал по вишеннику, обивая свежие, будто только что развернувшиеся листья. Пузырясь, по земле бежали вперегонку ручьи, натыкаясь на почерневшие стволы деревьев и, свернув в сторону, пропадали в высокой траве.
По веткам шиповника, разросшегося под окном, ползла черная с зеленым отливом букашка. Когда шиповник качало ветром, букашка замирала, плотнее прижимаясь к мокрой ветке. Но вот ветер стихал, и она торопливо бежала вверх.
— Жить хочется! — усмехнулся Василий Иванович и, высунувшись в окно, бережно снял букашку с ветки и пересадил на подоконник.
Растворилась дверь, створки окна захлопнулись, звякнуло и упало на завалинку расколовшееся стекло. Задевая за косяк, в комнату вошел Демин.
— П-пришел! — запинаясь, сказал он.
Кумачовое лицо его с лиловыми подтеками под опухшими глазами было мрачно.
Медленно, отчетливо шагая, Василий Иванович двинулся на командира эскадрона. Подошел вплотную. В лицо пахнуло винным перегаром.
— Сукин сын! Мерзавец! — закричал Чапаев и птицей полетел по комнате. — Ему поручение ответственное, а он… застрелю!
Схватил Демина за влажную, намокшую гимнастерку и дернул к себе. Грузно пошатнувшись, Демин упал. Помогая ему подняться, Чапаев позвал Исаева.
— Арестовать! Таких командиров мне не надо!
Демина увели. На полу валялась помятая бумажка. Чапаев перешагнул через нее и, сорвав с гвоздя папаху, метнулся в растворенную дверь.
На соседний хутор он прискакал под вечер. Командир полка Соболев сидел верхом на лавке и ел арбуз.
— Садись, Василий Иванович.
Соболев вытер мокрую руку о колено и подал ее Чапаеву.
— Отведай арбузика.
Раздвинув на лавке арбузные корки, Василий Иванович сел.
— Зайцева вызови ко мне. В разведку под Осиновку съездить требуется, — сказал он.
На хуторе Чапаев пробыл до темноты. Побеседовал с бойцами, осмотрел коней, орудия. Но был хмур, говорил скупо.
— Смотрю вот на тебя, Василий Иванович, и на душе неспокойно делается, — вздохнул Соболев. — Какой-то ты сегодня такой… не как всегда. Будто в тумане ты. Аль случилось что?
— От вас только и жди, что случится чего-нибудь, — ворчливо, но беззлобно молвил Чапаев. — Ну да, случилось. В разведку Демина хотел послать, а он в дым напился. Каково? Командир!
— За пьянство строго требуется взыскивать, — задумчиво протянул Соболев. — Демин будто славный парень. Как это с ним случилось?
— Плохого, наверно, не стало бы жалко. А то… — Василий Иванович поднялся. — Явится Зайцев с ребятами, пусть ко мне без промедления скачет.
Когда Чапаев вернулся в штаб, Исаев сидел за его столом и, шевеля губами, читал букварь.
— Разве так можно, Василий Иванович! — раздосадованно заговорил, вставая из-за стола, Исаев. — Взметнулся и ускакал один! — он вынул из книжки лист помятой бумаги и положил перед Чапаевым. — На полу валялось. Видно у Демина из кармана выпала.
Щурясь, Василий Иванович принялся читать крупные, косые каракули:
«Дорогой мой сынок, Федор Прокофьевич!
Пишет вам от меня Захар Лексеич Лыскин, что живет по соседству. Поди, не забыл, как он тебе дудки в малолетстве вырезал. И случилось, ненаглядный ты мой Федюшка, великое горе. Незадаром у меня глазаньки чесались и покоя я себе целую неделю не знала. Понаехали во двор белые и долго глумились, опосля чего зарубили шашками твою жену Прасковью Матвеевну с ее дитяткой — твоим сынком. А завыла когда я, то молчать приказали: «Тебя тоже, старая ведьма, прикончим!..»
— Фонарь! — отрывисто выкрикнул Чапаев. Рука с письмом дрожала, и глаза, кроме белого мутного четырехугольника, ничего не видели…
Исаев шел первым, с фонарем.
Когда толкнули низкую дверь амбара, в углу на соломе кто-то завозился. Чапаев шагнул туда, угадывая в рыхлой, расплывчатой фигуре Демина.
— Не спишь, голова?
С полу тяжело встал Демин.
— Ждал все, — сипловато сказал он и медленно стал обирать с одежды соломинки.
Чапаев не знал, как начать разговор, виновато покашливал и смотрел себе под ноги. Демин вздохнул:
— Об одном прошу, Василь Иваныч, матери пропиши: сын, мол, твой, Федор, в бою с белой сволочью погиб.
Сказал и решительно шагнул к выходу. Чапаев поймал его за плечо и потянул к себе.
— Перестань дурить!.. А меня, что накричал я, ты того… Ну уж, право, извини. Сам знаешь — горяч бываю… Напился, а зачем? Горю этим не поможешь. Сам знаешь, не терплю, кто пьет.
И Василий Иванович крепко обнял Демина.
Под Осиновкой
На широкой площади села шумно и тесно, как на ярмарке. Всюду телеги с поднятыми к знойному небу оглоблями, мерно жующие траву лошади, пешие и конные красноармейцы.
Около коновязи пожилая женщина в праздничном наряде угощает веселых, бравых кавалеристов молоком из большого глиняного кувшина с запотевшими боками.
У составленных в козлы винтовок сидят на земле кружком бойцы и с увлечением играют в домино. Они громко стучат костями по крышке от снарядного ящика, положенной на чурбаки, а самый старший из них, краснощекий пулеметчик, после каждого хода азартно кричит:
— Эх, где мои семнадцать лет!
Невдалеке от игроков на разгоряченном коне, нервно кусающем удила, красуется статный безусый паренек с узкой талией, перехваченной офицерским поясом.
Всадник разговаривает с девушкой, такой же юной, как и он, застенчиво прикрывающей лицо шелковым полушалком.
У ног девушки осмелевший воробей клюет уроненную ею шляпку подсолнечника с белыми, не созревшими еще семенами.
На высоком возу, прикрытом пыльным пологом, восседает, дымя трубкой, пожилой усатый боец.
