Предзакатное солнце в упор освещало гребни Жигулей, и на них нельзя было смотреть — все неистово сверкало до ломоты в глазах: и литые из красной меди стволы сосен, и пористые известняковые курганы, напоминавшие сахарные глыбы, и розовеющие неприступные обрывы из кремнистых доломитов.

Семь лет назад, когда Родька вместе с родителями приехал на промысел, город только начинал строиться — в нем было всего две улицы! Теперь в Отрадном уже более двух десятков разных улиц и переулков, и все они до чего же знакомы Родьке! Наверно, даже с завязанными глазами он мог бы пройти по городу, безошибочно угадывая название каждой улицы.

Но пора, пожалуй, и ему отправляться. Петька уплыл уже далеко, да и Клавка как будто не очень-то отстала от него. Родька взмахнул руками, подпрыгнул и бултыхнулся вниз головой в воду.

Он уходил вниз все глубже и глубже, то соединяя перед собой ладони, то плавно разводя их в стороны. Косые лучи солнца пронизывали воду до самого дна молочно-золотистыми столбами. Разглядывая песчаное дно, похожее на лунную поверхность, Родька заметил в стороне от себя большую, словно чайное блюдце, раковину, блеснувшую нежным перламутром.

Наконец он вынырнул, отдышался и поплыл. И чем дальше удалялся он от острова, тем круче становилась встречная волна.

До правого берега оставалось уже не так далеко, когда Родька почти настиг Клавку.

«Мигом подкрадусь и цапну ее за ногу, — подумал он, глядя на Клавку. — Вот будет писку!»

И тут-то он заметил, что с Клавкой творится что-то неладное. Она беспорядочно хлопала по воде руками, и пенная волна все чаще накрывала ее с головой.

«Ну и глупая! — возмутился Родька. — Кто же так делает?.. Она еще, чего доброго, возьмет да и утонет».

Он опять глянул на Клавку. Она уже глотала воду, выбиваясь из последних сил.

Родька рванулся вперед, взмахнул руками раз, два, и Клавка — вот она, всего лишь несколько метров отделяют их друг от друга.

— Эй, Клавка! — закричал Родька. — Э-эй!

Клавка услышала его голос и, перестав барахтаться, оглянулась назад. Родька не на шутку перепугался, глядя в незнакомое, совсем не Клавкино лицо. Но он тотчас взял себя в руки и, стараясь улыбаться, опять прокричал:

— Давай отдохнем, а? Я порядком устал, пока тебя догонял. — И он повернулся на спину.

— Делай так: глотай ртом воздух, а как волна набежит, выпускай его.

В этот миг высокий беляк накрыл Родьку с головой, и он закашлялся, наглотавшись воды.

Через минуту, покосившись на Клавку, он заметил, что она сделала то же самое: лежала на спине, чуть-чуть шевеля раскинутыми в стороны руками.

— Правда, как будто на перине? — успел крикнуть Родька, пока очередная волна снова не захлестнула его.

А потом они поплыли, и Родька все время был рядом с Клавкой. Теперь она держалась на воде молодцом. Да и волна тут гораздо тише, не то что на середине Воложки.

Вблизи берега их обогнала моторка, ведя на буксире остроносый дощаник, по самые борта нагруженный сочной травой, до смешного похожий на колючего зеленого ежа.

— Смотри, Клавка, ежа поймали! — закричал Родька. Еще минута, и он уже стоял на каменистом дне и махал рукой подплывающей Клавке.

Течение снесло их к тому самому месту, где они спрятали в лопухах свою одежду.

На берегу стоял Петька, успевший уже одеться, и ворчал, ругая их за то, что они долго, как лягушки, барахтались в этой «пресной луже».

— На море бы вас, да в штормишко. Посмотрел бы я тогда, что с вами стало, — говорил он, хотя сам — и это было всему свету известно — на море тоже ни разу еще не был.

Но Петьке не возражали. Приплясывая, Родька стал отжимать трусы, а посиневшая Клавка тотчас схватила полотенце и, присев на край старой дырявой лодки, доживающей свой век на камнях, прикрыла им плечи. Она отдыхала, полузакрыв свои глаза — такие влажные и такие зеленоватые, как вот эта плескавшаяся о гальку вода.

Когда тронулись домой, Клавка, шагая рядом с Родькой позади Петьки, беспечно сшибавшего прутом головки белой кашки, вдруг взяла Родьку за руку, повыше локтя, и крепко-крепко ее пожала.

Родька перемахнул через перила веранды и прислушался. Вокруг ни звука, ни шороха.

«Эта соня Клавка все еще дрыхнет, — подумал он. — А хвалилась вчера: «Я раньше тебя встану завтра».

Поплевав на ладони, он обхватил руками гладкий столб и заскользил вниз.

До нижней, Клавкиной, веранды оставалось метра полтора, когда Родьку кто-то схватил за ногу и зловеще прошептал:

— Ara, попался!

— Пустите, а то я грохнусь! — с перепугу тоже шепотом сказал он, напрягая силы, чтобы не разжать саднившие ладони.

Раздалось «ой!», и ногу отпустили.

Очутившись внизу, Родька чуть не рассмеялся. У косяка двери, закрыв руками лицо, стояла ни жива ни мертва Клавка. Оказывается, они напугали друг друга! Но Родька постарался сделать вид, будто он и не думал пугаться.

— Ты готова? — спросил он. — Пора трогаться!

Все еще не отнимая от лица рук, Клавка еле слышно проговорила:

— Я думала… вор от вас лезет. Сердце прямо в пятки ушло.

— Ну да, придумывай! А за ногу меня так цапнула — я чуть кубарем не полетел!

Родька подошел к Клавке и попытался отнять от ее лица холодные руки.

— Не надо, — попросила Клавка, и Родьке почему-то стало не по себе.

Он неумело и застенчиво провел своей горячей ладонью по ее руке, и тотчас чего-то смутившись, сказал нарочито грубо:

— Ну, чего надулась?

Клавка чуть-чуть раздвинула пальцы и посмотрела на Родьку в узенькие щелки.

— Ты теперь… всегда со второго этажа таким манером будешь спускаться?

— Это я так… чтобы размяться перед дорогой. Клавка опустила руки.

Родька не выдержал ее сердитого, как Петька говорит, «морально воздействующего» взгляда и отвел глаза в сторону.

— А дядя Вася идет? — спросила Клавка.

— А он, наверно, у подъезда нас ждет.

— Что же ты раньше не сказал?.. Только я, знаешь, еще не завтракала.

— А мы тоже нет. — Родька похлопал по оттопыренным карманам штанов. — Смекаешь? В лесу подзаправимся!

У Клавки вдруг весело заблестели глаза.

— И верно. Подожди, я мигом…

У подъезда ребят и на самом деле уже поджидал отец Родьки, закрывая своими плечами дверной проем. На шаги он обернулся, и Клавка увидела широкоскулое, в морщинах лицо — такое вот лицо, наверно, будет и у Родьки годам к сорока. И лишь глаза, по-детски доверчивые и любопытные, были у Василия Родионовича точь-в-точь как у сына.

— Ба, да он из чужой двери выходит! — сказал Василий Родионович, обращаясь к Родьке. — Что-то я не видел, когда ты со второго этажа спускался.

— А я, папа… прямым сообщением с веранды на веранду!