– Что, Володя? – спросила она.

– Ничего. Ты очень красивая.

– Была, – сказала Маруся и провела по моим волосам белой и крупной рукой с ярко накрашенными ногтями. – Сейчас принесу чебуреки, – сказала она.

Мы поели чебуреки. Инка отдала мне половину своей порции.

– Это за мороженое, – сказала она.

Я теперь часто оглядывался назад, но веранда все равно плыла. Хорошо, что больше не осталось вина. Его всего было две бутылки. Зато крем-соды было много. От нее пощипывало в носу и прояснялась голова. Не знаю, зачем пить вино, когда есть крем-сода? Правда, такой крем-соды, как тогда, теперь почему-то нет. А может быть, мне так просто кажется. Инка крикнула:

– Смотрите! – и протянула палец.

Солнце уже давно село, и в чуть розоватом воздухе синели плоские очертания гор. Они стояли на воде похожие на вертикальные тени. Жестянщик за столом с видом бывалого капитана объяснял своим друзьям:

– Это морской мираж. Такой же мираж видели матросы Колумба.

Много он понимал – мираж! Просто в такой прозрачный и тихий вечер всегда видны были горы Южного берега. Не знаю, зачем придумывать, когда и без этого и вечер, и море, и горы были так хороши. Мне было бы совсем хорошо, если бы я время от времени не вспоминал, что никогда не уйду в море на борту военного корабля. Горы синели и постепенно сливались с небом и морем. Подошла Маруся.

– Вот и все, – сказала она. – Вы довольны?

Нам очень не хотелось уходить, но Маруся сказала, что внизу ждет много «гостей». На веранде давно зажгли свет, и, когда мы уходили, огни отражались в маслянисто-черной воде. Маруся проводила нас до лестницы.

– Запомни, мой дом – твой дом, – сказал Сашка.

– Запомнила, – сказала Маруся. – Скорей бы он у тебя был.

Витька спускался первым и доказывал Жене, что это совсем другая лестница.

– Не выдумывай. Сам ты другой, – сказала Женя, и голос у нее был очень ласковый.

Потом мы купались. Вода была теплой. Песок – тоже, только надо было разгрести верхний слой. Многие купались, но их не видно было в темноте. Вдруг где-нибудь смеялась женщина или что-то говорил мужчина. Я лежал рядом с Инкой. В море появились огни, и донесло далекий лязг якорных цепей.

– Инка, я не еду в морское училище. Понимаешь, меня и Витю посылают в пехотное. В пехоте мы нужнее. Пехотный командир – это общевойсковой командир... Ерунда, просто пехотный... – Я спрятал лицо в Инкиных коленях. Она приложила ладонь к моему затылку.

– Не надо, – сказала Инка. – Это же не имеет никакого значения. Все равно три года – не пять.

Кто-то вышел из воды и лег недалеко от нас.

– Не замочил бинт? – спросила Катя.

– Я же не плавал, – ответил Сашка.

– Смотри, как красиво подходит эскадра. Ветра нет, а слышно якоря, – сказала Катя. – Интересно, где наши? – спросила она.

– Наверно, купаются. Надо же таких морских ребят послать в пехоту! Володя! – громко позвал Сашка.

– Не кричи. Я не глухой.

Катя и Сашка замолчали. Это был последний вечер, который мы провели вместе.

Через день Инка уезжала.

Три грузовых машины стояли во дворе школы. Инка сидела в первой спиной к кабине. В белой косынке, завязанной под подбородком, в синей выцветшей майке, из которой она выросла, и в сатиновой юбке – Инка сидела и улыбалась. Я разговаривал с Витькой и Сашкой и еще с кем-то. С нами были Катя и Женя. Все вместе мы вспоминали прошлогоднюю поездку и хохотали. Я стоял к машине спиной. Прошедшая ночь ничего не сгладила и не смягчила: то, что произошло у меня с Инкой вчера, сегодня стояло между нами.

Вчера я сказал:

– Инка, мы уже совсем взрослые. Понимаешь? Та женщина, на которую я смотрел на пляже, и Джон Данкер для нас обоих не случайны.

– Зачем ты мне это говоришь? – спросила Инка.

Я не очень отчетливо представлял – зачем. Но, начав говорить, не мог остановиться. Мы сидели в самой глухой части пустыря между морем и соленым озером Майнаки, и вокруг были песчаные дюны и кусты паслёна. Нас ждали на пляже, но я сказал Инке:

– Давай побудем одни.

И мы пришли сюда.

– Я не могу тебя так оставить, – говорил я. – Понимаешь, не могу. Думай обо мне все, что хочешь, но я не могу.

– Пусть все будет. Я ничего не буду думать. Пусть все будет. – Инка побледнела, и вокруг ее носа проступили веснушки.

Было жаркое солнце у меня на затылке, были Инкины рыжие волосы на песке: я еще подумал, как трудно будет вытряхнуть песок из густых Инкиных волос.

Потом я сидел и больше ничего не было, кроме страха: не за себя – за Инку.

Когда я решился взглянуть на Инку, она сидела обхватив руками колени.

– У тебя на губе кровь.

– Это ничего. Я ее прикусила.

– Ничего, не бойся, – сказал я. – Когда-нибудь это все равно должно было случиться.

– Я не боюсь. Я ничего не боюсь. Ты не обидишься? Больше этого не надо. Мне кажется, ничего не случилось и... больше не надо.

Страха больше не было: были растерянность и стыд.

– Пойдем на пляж. Наши давно на пляже, – сказала Инка.

На пляже она не отходила от Кати и Жени. Я знал, почему Инка от них не отходила: я тоже боялся остаться с ней наедине, – ведь тогда нам надо было бы о чем-то говорить, а я не мог говорить.

Потом Инка неожиданно сказала:

– Я пойду, а то собраться не успею.

Я смотрел, как она одевалась, и со страхом думал, что должен пойти ее проводить.

– «Женя, ты хотела взять выкройку юбки. Пойдем? – сказала Инка. На меня она не смотрела, а я на нее смотрел и чувствовал, как на глазах проступают слезы.

Потом весь вечер я бродил возле Инкиного дома. Улица опустела, и свет погас у них в окнах, когда я ушел, так и не повидав Инку...

Юрка Городецкий подошел к директору. Он шел на виду у всех, и это, наверно, была самая торжественная минута в его жизни; у него даже голос дрожал, когда он докладывал:

– Учащиеся девятых классов второй средней школы имени Постышева к отъезду в колхоз готовы.

– Можно ехать, – сказал Виктор Павлович.

– По машинам! – крикнул Юрка, и все засмеялись.

Виктор Павлович тоже смеялся, потому что все, кто уезжал, давно сидели в машинах. Юрка поднял красный флажок. Старосты классов – они сидели сзади у правого борта – тоже подняли красные флажки: флажки были Юркиной затеей, мы обходились без них. Юрка вообще оказался очень активным. Он встал на подножку первой машины, и она медленно тронулась, а Юрка стоял и придерживал открытую дверцу. Я шел под самым бортом. Инка помахала нашим рукой, потом быстро взглянула на меня и все время улыбалась. Угол платка выступал вперед, и на Инкин лоб и глаза падала тень. По правую сторону ворот школьный оркестр играл марш «Все выше и выше»... Машины обгоняли меня и сворачивали на улицу. Когда я вышел за ворота, они уже набрали скорость. Пыль вырывалась из-под колес, и три пыльных облака катились по улице.

– Как Инку жалко, – сказала Катя. – Надо же, чтобы так не повезло. Никогда раньше сразу после