хозяина.
— Заприте ее! Не сводить глаз! Не слушать! Завтра я сочетаюсь с ней браком. Завтра! — последнее предназначалось уже Юлии.
Девушку заперли в одной из комнат дома, больше напоминавшей колодец. Высокие гладкие стены и отверстие в потолке, закрытое решеткой, сквозь которое проходил свет.
Юлия оглядела свою клетку и поняла, что только чудо поможет ей выбраться отсюда. Она села в угол, обхватила руками колени, потом закрыла голову ладонями. Хотелось плакать, но слез больше не было. Она умоляла богов послать ей смерть.
Когда Квинту принесли известие о том, что его дочь находится в доме Секстов, сенатора охватило сильнейшее беспокойство.
— Она сказала, что намерена подчиниться твоей воле, — сказала Клодия, входя в покои мужа. — Ты ведь именно этого хотел? — она улыбнулась, но это выглядело как оскал.
— Я не могу понять, почему она решила ехать к нему… — Квинт был все еще слаб, к тому же беспокойство приводило к тому, что его сердце снова начинало биться чаще.
— Что тут странного? Возможно, она делает все это тебе назло. Но ты все еще можешь расторгнуть брачный договор с семьей Секстов, и потребовать ее возвращения. Септимус не сможет удерживать ее силой, — в глазах Клодии появилась надежда.
— Этого не будет, — Квинт сел. — Керано!
— Да, господин?
— Позови ко мне человека, что явился с известием от Септимуса Секста.
Раб кивнул и помчался исполнять приказание.
Квинт потер ладонью грудь, при каждом вздохе он покрывался испариной.
— Так лучше, так лучше, — говорил он себе, думая о том, что свершит то, что должен. Но при каждой мысли о том, что Септимус Секст будет касаться его дочери — у Квинта темнело в глазах. Сенатор закрыл глаза. «Это безумие! Разум покидает меня», — Квинт не мог думать ни о чем, кроме того, что его дочь сейчас находится в объятиях Секста. Чем больше он об этом думал, тем чаще билось его сердце, тем сильнее хотелось встать и ехать в дом Секста, чтобы потребовать возвращения Юлии. Хотя бы до завтра… — Ты обманываешь себя, — прошептал Квинт. — Ты обманываешь себя! — Сенатор схватил вторую склянку, из оставленного Энергиком успокоительного, и сделал целый глоток. Через несколько минут его возбуждение начало проходить, Квинта снова клонило в сон, но даже сквозь сон он чувствовал как сжимаются его руки, и слышал скрежетание собственных зубов. — Я не позволю себе, — шептали его губы. — Я одержу верх над проклятием… Я одержу победу.
Юлий Квинт в этом году должен был отметить свое тридцать пятое лето. Солнце его мужественности находилось в зените. Ветер, соленая вода и сражения сделали кожу его жесткой и темной, а черные волосы, чуть тронутые сединой, ослепительно сверкали в лучах рассвета. Бессмертной славой покрыл Квинт себя и свой род Юлиев, в судьбоносной битве при Киноскефалах, когда мужеством своим и героическим примером, в одиночку бросившись на своей колеснице в самую гущу сражения, заставил римские легионы наступать и принести Риму победу. Сам Марк Порций Катон, будущий консул Республики, сказал, что: «Все могущество Рима сосредоточилось на острие меча Юлия Квинта, который швырнул к ногам Республики непокорную Македонию». Слова эти запечатлелись в сердцах римских граждан и простых легионеров, и хотя Юлий Квинт и отказался от предложенных ему почестей триумфатора, его узнавали на улицах, воины и богатые горожане вскидывали руки в восторженном приветствии…
— Я одержу победу… Я одержу победу… — повторял этот человек, почти сгоревший в борьбе с собственной страстью, и почти побежденный ею, но все не желавший сдаваться проклятию. Квинт решил, что или он победит свою страсть, свое проклятие, или же сам лишит себя жизни. Другого выхода он не видел.
— Куасиба!
Раб обернулся, услышав из темноты знакомый голос. Не различая в темноте черт лица обращавшегося к нему, он на всякий случай схватился за меч. Он обходил ворота дома Секстов, как обычно делал это каждый вечер, чтобы проверить, надежно ли те заперты.
— Неужели ты убьешь старого друга? — из темноты вышел человек, фигура которого показалась бывшему гладиатору знакомой, но Куасиба все еще не мог его узнать.
— Кто ты?
— Это же я, твой друг — Юргент из Фьеорда.
— Юргент! — Куасиба радостно раскрыл объятия навстречу старому другу. — Как ты оказался здесь?
— Куасиба, я пришел потребовать у тебя долг, — нубиец ощутил покалывание острых и очень неприятных иголочек у себя в носу. Он ждал этого дня, он много думал о том, что когда-нибудь Юргент придет и скажет эти слова, но все же оказался не готов.
Галл некоторое время смотрел на старого друга.
— Что ты хочешь? — после некоторого молчания спросил тот.
— Я хочу, чтобы ты вывел ко мне ту девушку, которая заключена в этом доме. Дочь сенатора Квинта.
— Нет! — Куасиба попятился назад. — Нет… — его губы задрожали. — Я… Я не могу… Зачем она тебе?!
— Разве ты не говорил, что твоя душа принадлежит мне? Разве тогда на арене, когда я сначала пощадил тебя в смертельном поединке, а затем вынес тебя, смертельно раненного, брошенного как игрушку для львов? Разве не я бился за твою жизнь с хищниками и залечил твои раны, хотя все вокруг считали, что лучше тебя добить, чтобы прекратить твои мучения? Ты помнишь, что ты обещал мне тогда? — Юргент наступал, пока Куасиба не прижался спиной к стене.
— Я обещал, что выполню все, что ты попросишь. Я поклялся солнцеликим Кибиду, что моя воля отныне принадлежит тебе, — Куасиба отвел глаза. Время пришло, — Юргент сложил руки на груди. Галл был почти на голову выше Куасибы, который среди стражи дома Септимуса казался гигантом.
— Ты хотя бы понимаешь, чего от меня требуешь? — в голосе Куасибы послышалась обреченность. — Ты понимаешь, что мне придется уйти вместе с тобой, если я сделаю то, что ты хочешь?
— Я буду только рад, — ответил галл.
Куасиба посмотрел на него странным взглядом, в котором слились воедино страдание и преданность и жестом пригласил Юргента войти.
— Жди здесь! — нубиец показал Юргенту на небольшую беседку, которую едва можно было различить в темноте, и исчез во внутренних покоях дома.
Клодия Прима неслышно появилась около постели мужа. Она склонилась над ним, пытаясь понять, спит ли он. В ее голове мелькнула мысль о том, как было бы хорошо, если бы Квинт сейчас умер. Она приблизила свое лицо вплотную к лицу мужа.
— Что ты хочешь? — спросил тот, неожиданно открыв глаза.
Клодия вскрикнула и отпрянула назад.
— Полагаю, что эта мерзавка все тебе рассказала уже? — Клодия сделала шаг назад, чтобы выйти из круга света, что падал от большого светильника, висевшего над постелью Квинта. Теперь ее лицо было скрыто в полумраке, и сенатор видел только ее горящие как угли глаза и руки, сцепленные с такой силой, что пальцы побелели.
— О чем ты?
— Ты спрашиваешь, потому что хочешь узнать об этом от меня? — голос Клодии дрожал, но не от страха, а от злости.
— Что Секст был твоим любовником? Клодия, мне столько раз рассказывали об этом, что я уже устал слушать, — муж отвернулся. — Если тебе больше нечего сказать — тогда оставь меня.
— Значит, она не сказала тебе… Клодия пошатнулась, ей стало дурно.
Повторяю: о чем ты? Клодия, давай не будем превращаться в дешевых комедиантов, играющих Софокла на рыночной площади. Ведь ты никогда меня не любила. Ты вступила в брак со мной по воле своего отца — Германика. Тот в свою очередь хотел упрочить свое положение в качестве генерала римской армии. Мне же нужны были деньги. Мы никогда не разговаривали об этом, но ведь всегда знали, что это
