– Ну хорошо! Хорошо! – пальцы трепали загривок собаки, поросший густой серо-черной шерстью.

Децебал отпихнул четвероногого любимца и прошелся по помещению.

– Муказен!

Скрипнули резные створки дверей. На пороге возник стройный шестнадцатилетний подросток.

– Царь может приказывать.

– Умывальня готова?

– Принести воду сюда?

– Не надо. Помоги мне одеться.

С помощью юноши владыка Дакии надел расшитые золотыми нитями и крашенные дорогой тирской багряницей штаны. Поверх накинул длинную, до колен, льняную рубаху с расшитым воротом. Обул крепкие кожаные сандалии, на скрестьях ремней которых горели оправленные в серебро рубины, и перепоясался старинным гетским поясом с бляшками, изображающими священные символы богов-всадников и Великой солнечной богини – рыбу, луну, солнце, собаку, барана, ворона, дерево и змею. Считалось, что ремень принадлежал легендарному Буребисте. Последующие правители гетов и даков превратили его в наследственный знак – главную регалию высшей власти.

Кувшин в умывальне был новый. Человек, задумавший создать могучую дакийскую державу, радовался как ребенок красоте ремесленных изделий своего народа. Децебал велел чаще менять предметы, которыми пользовался, дабы видеть успех мастеров из различных частей государства. Яркие краски геометрического орнамента покрывали сосуд. Он долго крутил его, поворачивая в разные стороны. Пропитанная красноватым лаком глина отзывалась веселым блеском.

– Откуда такой пузан, Муказен?

– Вчера вечером прислали из Священной округи. Почтенный Мукапиус велел передать, что это принесли в качестве дара в храм Сарманда[129]. Он выбрал, на его взгляд, самый красивый.

– Надо бы одарить святого старца. Пошли ему браслет и трех овец из малого стада.

– Да простит меня царь, но мне кажется, наш подарок намного дороже, чем кувшин верховного жреца.

Децебал еле сдержал улыбку.

– Ты глупец, Муказен. В этой глиняной емкости сосредоточена вся Дакия с ее талантливыми умельцами. Что такое по сравнению с ними жалкий браслет и раскормленные бараны. Они не сегодня, так завтра умрут под ножом мясника.

– Так ведь и сосуд может разбиться.

– До того как он разобьется, малыш, стараниями почтенного Мукапиуса люди узнают, что повелитель даков ценит простой кувшин своих ремесленников в пять раз дороже, чем признанную всем миром арретинскую посуду или даже вазы из коринфской бронзы. Понял? А теперь лей!

Холодная вода ожгла кожу лба и носа.

– Уф-ф! Ты что, напихал сюда льда?

– Привезли из родника как обычно...

Царь от души плеснул последнюю горсть мальчишке в лицо, стащил у того с плеча полотняный рушник и растерся. Золотым скифским гребнем расчесал волосы, усы и бороду. Муказен небрежно выудил из-за пазухи узкую царскую диадему. Подал. Децебал привычным движением надвинул обруч на голову. Посмотрел в чуть потускневшее бронзовое зеркало на стене.

– Ну, что нам подарит сегодняшний день?

А день начинался на редкость прекрасный. Предутренний туман разошелся. Солнце горячим сине- желтым шаром медленно подымалось по небосклону. Прозрачный воздух дрожал и струился в осознании собственной чистоты. Протянув руки животворному божеству, правитель задунайских земель громко нараспев читал слова молитвы. Он обращался к светилу и Утренней заре так же, как и тысячи его соплеменников в этот рассветный час.

В середине двора привязанный прочными конопляными веревками томился наказанный батогами раб. Красные полосы и струпья с засохшей кровью выделялись на теле несчастного.

Окончив молитву, царь спустился по ступеням вниз.

– За что он наказан?

Грек-управляющий склонился в поклоне.

– Отказался работать в поле, великий царь.

– Кто он такой, откуда прибыл на подворье?

– Это раб – один из пленных римлян. До недавнего времени трудился на литейных печах Пятра-Рошис, наказан там за попытку бежать и переведен сюда. Но, видимо, придется одеть ему колодки и отправить на мельницу.

Холеная кисть с витой сарматской плетью поднялась вверх. Конец кнутовища уперся в подбородок невольника. Глаза избитого медленно приоткрылись. Взгляд их был недобрым.

– Настоящий волк. Ничего, покрутишь колесо, пожрешь месяца три лепешки из плевел и шелухи – враз образумишься.

– А если не поумнеет?

– Ха! Пусть подыхает, он уже с лихвой отработал несколько своих стоимостей, светлый царь.