Рано или поздно молва умолкает. А камни всегда говорят…

В это лето с горы, которая некогда была землей его отца, Калой снял первые герды[109] урожая. Много труда было вложено в нее, еще больших усилий она ждала, но тем вкуснее был первый хлеб.

Осенью ездили старики в Назрань просить, чтобы им дали муллу. Но никто не хотел забиваться в скалы. И еще больше люди сожалели о своем Хасане.

Изредка приезжал в Эги-аул мулла из Цори. Порой люди ездили к нему на моление. Но все это было от случая к случаю, и вера в Аллаха стала ослабевать.

И тогда снова старики обратились к жрецам, а те — к своим богам. Стали ходить к сельским молельням. А осенью справили древний праздник урожая.

Старый жрец Эльмурза вспомнил все молитвы, песнопения и обряды, что были когда-то, и старался обучить им молодых. Он выбрал для служб двенадцать девушек. Малхаазой [110] стала Дали, которая с детства славилась своим пением.

Дали была совсем молодая. Но умение играть на гармони, красивый голос, способность сказать, где надо, хорошее слово и имя Малхааза выделяли ее в кругу подруг. Заглядываясь на нее, кое-кто из парней уже пытался выведать исподволь: не пойдет ли она замуж. Но Дали всем отвечала отказом. Говорила, что хочет служить богам. И ей верили, потому что знали, что певицей солнцу может быть только девушка, свободная от дум о себе и о делах земных.

Но почему Дали, такая веселая, остроумная и самая земная из девочек, с возрастом стала задумчивой и даже грустной? Этого пока не знал никто. Даже матери своей, с которой Дали была очень близка, она никогда ничего не говорила. И мать подумала: «Может, вместе с детством от дочери отлетела частица души? Говорят, так бывает».

Зачем на утренние и вечерние зори Дали ходит к реке, как в древности ходили ее бабки «вещать жалобу» владыке неба — солнцу? На что жалуется и что молчаливо просит у солнца его раба и «невеста», простирая к нему свои тонкие руки?

Этого тоже не знал никто. Никто.

А сердце матери? От него печали не утаить. Оно не зрит. Оно не ведает слов. Но чувства свои ребенку не скрыть от него!.. И тогда велит матери сердце прижать дитя к себе. И скажет мать свои слова, которые больше не скажет никто!

Обнимет Зайдат под покрывалом дочь, согреет ее своим теплом. И услышит Дали:

— Пройдет время… Придет время. Как сегодня, настанет твой день… Приедут шумные поезжане, растянут девушки бесконечные мехи гармоней, заулыбаются в длинные бороды старые сваты, защелкают плети дружков жениха… И если это будет дождливый день, женщины скажут, что небо проливает над тобой свою благодать… А если день будет солнечным, скажут, что это знак вашей ясной и светлой жизни. В этот день, каким бы он ни был, добрые люди найдут теплые слова, потому что это будет твой светлый, твой настоящий день… Пройдет время… и придет твое время…

Дали слышит, улыбается матери, улыбается даже во сне…

Хорошо, что есть сны… Хорошо, когда человек улыбается во сне.

Приближалась зима. Как-то Иналук снова попытался зазвать Калоя в набег. Но тот не пошел. Душа не лежала. Втянулся он в заботу, в думы о земле и теперь не мог отойти от нее. Снова всю зиму возили они с братом землю на плато Турса, рубили в пещерах слежавшийся кизяк и спускали его на пашни.

Весной в горы приехала «комиссия». Ее сопровождали ингуши-переводчики и Чаборз.

Лазила «комиссия» по лесам, мерила склоны до вершины, писала и считала и высчитала, что горцы рубят лес и должны быть наказаны штрафом. Много денег насчитали они на каждый аул, на каждый дым[111] и уехали, чтобы доложить начальству.

Хотелось Калою засесть где-нибудь над дорогой и перебить их за жадность, чтобы позабыли путь в горы, да старшие удержали. «Пришлют солдат, посжигают башни — тем и кончится все. На нас их хватит! Нету силе царя ни конца ни краю!.. Надо терпеть…»

Вскоре вернулся Чаборз и объявил, чтобы к осени с каждого двора готовили по две овцы…

Хмурой была эта весна. А для Калоя — вдвойне. Вместе с Чаборзом пришла весть о том, что Зору родила ему сына.

Только теперь сердце Калоя уронило ее. Только теперь он понял, что мысли о ней все время жили в нем.

Теперь Зору не стало. Где-то жила женщина Зору, чужая жена, хозяйка чужого дома, мать чужого сына… А та, которую он любил, исчезла навсегда.

Тяжело, когда умирает человек. Но еще тяжелее, когда живой становится мертвым.

Промозглая погода не давала работать. Порой тучи поднимались, казалось, вот-вот выглянет солнце и все вокруг оживет. Но снова из-за хребтов налетал ветер и начинал косить бесконечный холодный дождь.

Не помнили такого даже старожилы. Народ охватывало уныние. Еще далеким, еще неясным призраком, но уже начинала мерещиться ему беда.

Жрецы непрерывно молились, обращаясь то к Солнцу, то к богине ветра — Фурке, то к всесильному Ахкисела — богу лета. Но те словно отвернулись от людей и не принимали ни жертв, ни молитв. А наступившее лето выдалось таким засушливым и жарким, что в гибели урожая уже никто не сомневался.

Зной истреблял посевы и пастбища. Только те, у которых были заливные луга, могли еще надеяться запастись сеном. Над скотом, над всей живностью нависла угроза.

А когда на растрескавшихся полях выгорела бесколосая солома и желтизной покрылись вечнозеленые склоны, в Эги-ауле на совет старейших собрались представители родов всей долины Галгаев[112].

Говорили скупо, говорили, не тая правды. Народ постигло бедствие. Надвигался голод.

Потом старики собрали сход. Все в тревожном молчании ждали, что скажут умудренные жизнью.

— Люди! — обратился к горцам Зуккур. — Мы прожили свое, и многим из нас давно пора на покой. Но наши думы о вас. За вас плачут наши сердца! Сегодня мы бессильны помочь народу, потому что спасти от гнева богов нельзя никого! Такого опустошения никто из нас не помнит, а ведь если сложить нашу память, она достанет до первых дней жизни! Мы слышали от дедов — бывало с народом худо. Но такого — никогда. Что же делать?

Главное — укрепить свою веру в богов. Просить их милости. Не вызывать их гнева! Кто может, должен покинуть горы, искать убежища у родных и знакомых на плоскости. Остающиеся здесь должны скосить и собрать все, что попадется под серп и косу, даже бурьян и солому! Надо во время листопада послать малых и старых в лес собирать листья и ставить из них кучи, крепить прутьями и камнями. Зимой все пригодится! В такую зиму животные кору сгрызут! Не медлите! Не надейтесь! Не теряйте времени! Меняйте в городе скотину на хлеб, на зерно для посева, для весны! Режьте скот и сушите мясо, пока он не отощал, пока есть солнце! — Он подумал, припоминая что-то еще, и продолжал: — Сохраните рабочих быков да дойных коров! Будем просить Чаборза, чтоб он допустил их до снега побыть на его горе. Там холоднее и, говорят, еще много травы! В такой наш день он не откажет. Люди! Может случиться мор… И не только на скотину, но и на нас! Больные должны помнить о здоровых и скрывать свои болезни в солнечных могилах! Здоровые должны помнить о тех, кто уйдет жить и умирать в эти могилы. Им нужна будет чашка, ложка, вода… Сильный должен помогать слабому! Здоровый — больному! Богатый — бедному! Да помогут нам всем перезимовать Ганерда — бог листьев и бог Елта! Да пощадит нас Ун нанальг — мать всех болезней! Да вспомнит о нас по весне божьеликая Тушоли — мать плодородия! Да поможет нам главный наш бог — Ерда! Амин!

— Амин! — повторил народ.

— Очи-ой — крикнул кто-то.

— Очи-ой! — подхватили все.

Зуккур оглядел толпу, словно прощаясь с народом, и, печально опустив голову, сошел с бугра. Больше не о чем было говорить. Теперь жизнь каждого зависела от сноровки и умения воспользоваться советами стариков. Но многим эти советы не были нужны. Им нечего было резать и продавать… Эти могли сделать