«видел» и «знаю» — это тысяча слов. «Не видел», «не знаю» — одно слово!.. Что бы ни спрашивали свои или чужие — «не видел, не знаю!..» Важно то, что на нас нет его крови. А свое время он давно уже пережил! Собака! Я видел, как он стрелял тебе в спину. И я, ради правды, решил отдать его в твои руки или убить. Но Аллах — хвала ему! — уберег нас.

И про себя Хасан-хаджи закончил мысль: «В споре верх того, кто первым скажет слово. А в поединке победа за тем, кто наносит последний удар!.. Вот тебе мой последний удар, Гойтемир!..»

Они вернулись в аул и остаток дня провели у Хасана-хаджи. Поклялись на Коране: не выдавать тайны гибели Гойтемира.

Потом, как ни в чем не бывало, хозяин рассказывал Калою о странах, в которых он побывал. А тот слушал его с интересом, потому что дальше Владикавказа мир оставался для него неведомой тайной.

Время прошло незаметно. Когда начало смеркаться, Хасан-хаджи встал на молитву, а Калой все думал о Гойтемире.

«Где он теперь? Поймали его или так и будет нестись до самого синего моря?» Дрожь пробежала по телу. «Зору подумает на меня… А что станет с Наси? Уедет к сыну? Что ей теперь здесь делать?»

Хасан-хаджи кончил молиться.

— Кто же будет старшиной у нас? — спросил Калой. Хасан-хаджи строго посмотрел на него, пожал плечами и спокойно ответил:

— Тот, кто и был. А что, разве Гойтемир отказывается? Ты что-нибудь слышал?

Калой понял, что этого вопроса после их клятвы он не должен был задавать.

— Я думал: хорошо, если б тебя выбрали…

Хасан-хаджи покачал головой.

— Я мулла! А муллам после Шамиля русский царь не верит. Он знает, что мы считаем его главным гяуром. Он хочет, чтобы мы христианами стали. Но это не в его власти. Наши предки били лбом солнцу, считая его главным богом. Потом царица Тамара прислала из Грузии по реке Барза-хий[106] камни, и из них ингуши построили Тхаба-Ерды[107] на реке Тхаба-чоч, и мы молились по-христиански, пока царь Геркал не ушел обратно в Грузию. Потом забыли молитвы на чужом языке и опять вспомнили своих богов. С ними правдой и неправдой дожили до сих пор. Джараховцы дольше всех били в колокола. Но теперь люди веруют в Аллаха. Велик Аллах, а Мухаммед его пророк! И мы, которые учим народ религии Ислама, очень неугодны царским слугам! — Он задумался. — Я знаю, — сказал он через некоторое время, — народ ко мне неплохо относится. Могли бы и датируемого XII веком выбрать. Но думаю, что, если наши ограбили почту и… совершили вот это… пристоп не разрешит нам выбирать… Он сам пришлет кого-нибудь. А мне оно ни к чему. Я и муллой больше не буду…

От этих слов Калой открыл рот.

— Как не будешь! — воскликнул он. — Тебе Бог дал знания…

— Верно, — согласился Хасан-хаджи, — но я знаю, каким должен быть настоящий мулла. И я не могу быть им. Мы слишком много имеем грехов…

— Ну, а кто же без них?! — воскликнул Калой.

— Тот, кто сам убежден, что их у него нет…

Смысл этой фразы для Калоя остался неясным. А переспросить он посчитал неудобным.

Когда стемнело, Калой вернулся к себе. Орци, видимо, ночевал в пещере. Но углей в золе было много. Мальчик не забыл подложить крепких дров. А может быть, он приходил днем?

Калой спрятал в стенном тайнике добытые деньги, развел огонь и лег, чтобы обдумать все, что произошло за эти дни. Но он не спал уже две ночи, и сон мгновенно сковал его тело.

Он проснулся чуть свет. Мысли опять стали ясными. Выйдя на терраску, он вылил себе на голову несколько ковшей холодной воды.

Подумав, за что взяться, решил привести в порядок коня. Когда он вышел к Быстрому, тот оглянулся, заржал. Скрутив жгут из сена, Калой начал чистить его.

В это время из-за стены донеслись женские голоса. Он прислушался. Говорили соседки.

— Вчера гонит она свою прибыль к воде и на людей не глядит! Словно кто коров не видел! Говорят, она сторговала Зору за двенадцать, а ей пока шесть пригнали! — Женщина ехидно хмыкнула. — Дадут ли остальных? Старшина и надуть не постесняется.

— Дадут, — ответила вторая соседка. — Что им, жалко, что ли! У них не убудет!

— Да, пожалуй, дадут… А Батази-то вечно дурочкой прикидывалась, а на деле вон как ловко дочь продала! Но, говорят, Зору прокляла ее!..

— С чего ты такая злая, Суврат? Муж у тебя здоров, соперницы нет, а ты вечно готова про любого сказать такое! Как это может быть, чтобы дочь прокляла свою мать? За что? Ты бы на месте Батази отказалась от такого жениха? От калыма? Девка — красавица. В поле и дома работница и иглой мастерица. По-твоему, надо было отдать ее за так? Чтоб она весь век на чужих горб гнула, им детей рожала, богатство и силу рода Гойтемирова умножала, а родному отцу с матерью сухое «спасибочко», да?

— Да я не про то! — перебила ее Суврат. — Говорят, ей Калой нравился…

— Жених! — фыркнула собеседница. — Ни добра, ни глаз. Рядом жить — и проглядеть такую! Зря он ей нравился! Тополь тоже здоровое дерево! А что толку! Ни плода с ветки, ни огня с сучка, ни тени в полдень!.. Только признаки мужские!..

Калой не мог больше слушать их. Злость против сплетниц и против себя снова чуть не задушила его. Он рванул недоуздок и вывел Быстрого на водопой.

Утренний ветер с вершины немного охладил его и, поравнявшись с соседками, он приветствовал их с обычной учтивостью. Это были не старые еще женщины. Прежде они всегда хорошо относились к нему и его брату.

— Что это тебя не видно было? Уезжал куда? — спросила его Суврат.

— Нет, — ответил Калой, — сидел дома, ждал: не проведает ли какая из соседок…

— А ты заведи себе самую близкую «соседку», и не надо будет ждать. Вечно будет своя под боком, — вступила в разговор вторая женщина.

— Не пойму, — прикинулся дурачком Калой, — «самая близкая соседка»… Это же ты… Вон твои ворота, а вот мои…

— На чужие ворота не поглядывай! — строгим голосом одернула его женщина, в то же время не переставая приветливо улыбаться. — Жениться пора!

— А разве я отказал кому-нибудь? — удивленно вскинул брови Калой.

— Да что же ты, девка, что ли, чтоб отказывать или принимать предложения? — возмутилась Суврат.

Но Калой спокойно выслушал ее. Ему очень хотелось подольше подразнить их.

— Я действительно, кажется, не девушка, — ответил он. — Но сватать не собираюсь. Двери у меня открыты, которая войдет, та и будет хозяйкой… Девушка или женщина — мне все равно!

— Калой, ты начинаешь говорить непристойности… — надменно бросила Суврат.

— А я думал: раз вы узнали, что мне пора жениться, вы и позаботитесь обо мне…

— Ты плохо думал! Дерзкий! — сказала Суврат, ставя глиняный кувшин на плечо.

Вторая последовала ее примеру.

— Бог не дал ума! — пожал он плечами. — А то, что дал, — никому не нужно!..

Женщины переглянулись, прыснули со смеху.

— Язык бы вырвать твой! — воскликнула Суврат и, резко повернувшись, пошла.

— Слава богу, что только язык!.. Ты добрая! — засмеялся Калой и повел лошадь к воде.

А соседки его направились в свои башни, кокетливо изгибая талии. Но Калой не оглянулся. Он думал о их наглых словах: «Тополь тоже высокое дерево…»

Слова были горькие, но похожие на правду.

Увидев с горы дым над башней, прибежал домой Орци. После дерзких слов, сказанных брату в день свадьбы, он все время чувствовал себя виноватым. Он очень привык к мысли, что Зору будет у них хозяйкой. Полюбил ее потому, что каждому в таком возрасте нужна мать, ласка, а он ее не видел. Он мечтал о Зору. И то, что она ушла к Чаборзу, потрясло его детскую душу. Он был бессилен помешать этому, но не понимал, почему Калой не сделал ничего, чтобы не отдать Зору чужим людям. Оставшись один со своими овцами на горе, он не переставал думать об этом и решил, что, видно, у Калоя была большая причина,