мовлад.

— Ну что ж, — подумав, сказал Хасан, — жертва всегда угодна Богу. Помолимся.

Он поднял руки. Хозяин и хозяйка последовали его примеру. Короткой была эта молитва. Мулла достал из нагрудного кармана маленький Коран, купленный в самой Мекке, раскрыл его и, надев очки, начал читать нараспев.

Голос Хасана звучал ровно, без дрожи. Мужественное, бледное лицо его окаймляла короткая темно- каштановая с проседью борода. Он сидел за высоким столом, скрестив на нем белые руки, и изредка переворачивал тонкими пальцами хрустящие страницы. Наси смотрела на благообразие этого человека с тайной грустью и с трудом заставила себя уйти, чтобы заняться своими делами.

У Наси были на глазах слезы. То ли ее растрогал задушевный голос гостя, то ли она вспомнила о больной матери, то ли это были слезы, вызванные другой, только ей одной известной болью… Никто не знал…

Гойтемир сидел напротив Хасана-хаджи, благоговейно молчал и лишь изредка подкручивал фитиль, чтобы в комнате было светлее.

Женский голос из-за забора позвал Наси.

Узнав, что соседке нужен гребень для чесания шерсти, Наси вынесла его и отдала ей. Возвращаясь, она увидела на террасе Гойтемира и сделала вид, что вытирает рукавом слезы.

— Что еще? — тихо спросил Гойтемир.

— А, ничего… — словно желая уйти от неприятного разговора, ответила Наси. Но муж забеспокоился, повторил вопрос.

— Соседка просила гребень и сказала, что недавно проезжал человек в Цори, который говорил, что матери стало хуже… — Наси снова поднесла концы платка к лицу. Плечи ее затряслись.

— Успокойся, — сказал Гойтемир. — Ведь мы сами видели, ей стало лучше!

— Конечно. Старая она. Сейчас лучше, и сейчас же может стать хуже… Конечно, если бы не позвали этого, я поехала б хоть узнать, что там. А может, действительно до человека из Цори дошел старый слух, когда ей было худо? Только я теперь до утра должна мучиться. Бедная моя мама!.. Сколько он может читать! Я, кажется, уже ничего не хочу — ни невесты, ни посредника! Послушай, может, соседка подаст вам?.. Все готово. А я пойду… К утру я дойду до наших… Мне ведь все равно, что тут, что идти… Спать я не буду…

— Как это ты пойдешь ночью по ущелью? С ума сошла? Раз так, уж лучше я съезжу… В ночь и вернуться успею.

— Что ты! Что ты! Не молод ты, чтоб так по горам носиться! — испуганно воскликнула Наси. Она хорошо знала, как на мужа действует упоминание о возрасте. И действительно, Гойтемира как подменили. Он задвигался, засуетился.

— Поеду, — сказал он твердо. — А гостя не беспокой!

— А что я ему скажу?

— Как что? Накормишь, потом расскажешь, о чем мы договорились насчет Зору, и уложишь спать.

— Ну да! Тебя нет, нужен он мне здесь в доме! Пусть плетется к себе! Не так уж далеко!.. — Наси недовольно насупилась.

— Нельзя этого! — обозлился Гойтемир. — Человека позвали, не ребенок же он! А дома я или нет — никто не знает. Скажешь — позвали по делу. Старшина я. Мало ли что может быть! Вернусь, утром сам провожу его!

Наси снова вытерла глаза.

— Ну и голова у тебя! И сердце! Тобой меня наградившего Бога — славлю! Поезжай тогда, чтобы поскорее вернуться! Только умоляю: на опасных местах не гони! Будь осторожен! Я глаз не сомкну, пока тебя не увижу снова! — слышал Гойтемир взволнованный шепот жены.

По двору, освещенному окнами, заметалась фигура Наси. Она вынесла седло, сбрую, оружие Гойтемира. Оседлала коня. А когда он, крякнув, подскочил, чтобы сесть в седло, да зацепился ногой за высокую луку, перетащила его ногу на свою сторону и всунула в стремя. Уже у ворот она остановила его, вбежала в дом и вынесла кусок лепешки и вареного мяса.

— Ты же ничего не ел! — тихо сказала она, когда он хотел запротестовать. — Кто тебя увидит?!

И Гойтемир поехал, — держа в одной руке повод с плетью, в другой — мясо и лепешку.

— Побереги тебя Бог в пути! — донесся до него взволнованный шепот жены.

Когда Гойтемир скрылся за последней башней аула и цокот лошадиных копыт донесся уже с каменистой тропы, Наси всплеснула руками, беззвучно захохотала, хватаясь за бока, и побежала в дом, откуда доносился благостный голос Хасана. Войдя в кунацкую, она остановилась у дверей. Хасан перестал читать, поднял на нее глаза, в которых еще жила отрешенность от мирских забот. Он шепотом докончил молитву, не торопясь, перебросил оставшиеся шарики на четках и, поцеловав их, опустил в нагрудный карман.

— Если уже время, я могла бы внести еду. Кажется, пора подумать не только о душе, но и о теле… — сказала она, скромно опустив глаза и едва улыбаясь.

Хасан увидел ровную полоску ее необыкновенных зубов. Продолжая молитву, он кивком головы дал согласие, и Наси ушла в общую комнату, где ждала ее соседка.

Ужин был обильный и изысканный. Молодая отварная баранина с черемшовой подливой и галушками, баранья голова, грудинка и курдюк на отдельном деревянном блюде, вареники, творог в масле, жареные блины с начинкой — всего этого было подано на десятерых. Наконец Наси внесла индюка, за которым последовало особое лакомство — халва и чай с сахаром.

Хасан был тронут таким обилием угощения, но ел очень мало.

— Гость, кажется, боится растолстеть! — язвила Наси, принося обратно почти нетронутые блюда, на что соседка ответила, что умеренность в пище — признак благородства и воспитанности человека.

— Конечно! — не удержалась, чтобы не позлословить Наси. — К чему бобылю еда? На что ему силу тратить? На чтение книг? А настоящий мужик без мяса, что конь без овса, — борозды не вспашет!..

Соседка долго не могла успокоиться от смеха.

Посадив ее ужинать, Наси посетовала на то, что Гойтемир задерживается, и пошла к гостю. Неудобно было оставлять его одного до возвращения хозяина. Скромно сев около окна, чтобы ее легко можно было увидеть снаружи, она повела речь о Зору, ради чего Гойтемир и пригласил Хасана.

Хасан-хаджи слушал ее внимательно, но видно было, что он не ожидал этого разговора. Когда Наси умолкла, он сказал:

— То обстоятельство, которое вынуждает вас поторопиться, имеет большое значение. Я имею в виду Калоя… Но, если между ними есть любовь, вряд ли нужно расстраивать ее. Что из этого получается, нам хорошо известно. — Он пристально посмотрел на хозяйку. Прочитав в его взгляде печаль, она опустила голову. — Есть люди, к которым любовь приходит только раз. И если они теряют ее, это делает их несчастными на всю жизнь… Такой человек не может принести радость другому. Нам это тоже хорошо известно… Вот почему над тем, что вы желаете, надо подумать. Надо многое взвесить. Не зря говорят: сватай днем, да при факеле!

— Ты человек мудрый, — ответила Наси, услыхав тихие шаги за дверью. Она знала привычку своей соседки. — Вот поэтому мы и решили прибегнуть к твоему уму, к твоему совету… Но муж задерживается, а время позднее. Если разрешишь, я постелю постель, а утром вы с ним обсудите все это дело на свежую голову.

Она внесла рукомойник и, пока гость выходил во двор, постелила ему на нарах пышную постель.

Вернувшись, он совершил омовение и намаз. После этого Наси сдвинула в сторону сундук, под которым оказалась крышка люка, и, громко пожелав гостю доброй ночи, удалилась.

Вскоре в кунацкой погас свет. Наси и соседка еще некоторое время судачили, прибирая посуду. Потом и соседка ушла к себе, унося для детей лепешки, которыми, не скупясь, наделила ее Наси. Проводив женщину до калитки, Наси выпустила из ямы пса, принесла ему еду и закрылась в своей комнате. Некоторое время ее тень еще мелькала за окном, потом и в этом окне стало темно. Сон охватил горы, аул. Ничто не нарушало тишины.

Но в доме Гойтемира не спали. Хасан-хаджи глядел в едва заметное очертание окна и прислушивался