если травят, врут, что делать? Неужели умирать с голоду, глядя, как они жиреют? Я буду брать свое силой! Мстить, покуда земля не станет моим одеялом, раз мне не суждено быть хозяином ее. Двух смертей не бывает. У кого не заячье сердце, тот будет с нами. А ты, старик, пока я жив, в хлебе не будешь нуждаться, если за деньги его будут продавать!

Обнявшись, они расстались.

— Даже мышь старается укусить, когда ее душат… — сказал цоринец своим, когда эгиаульцы ушли. — А мы — люди… Держитесь этого мужчины. У него хватка волка, сердце льва.

Весть о гибели поля и том, что было у Чаборза, как на крыльях прилетела в Эги-аул.

Калой и его односельчане еще брели по ущелью, когда их жены со слезами на глазах метались от башни к башне и делились навалившимся горем.

Бывала засуха, бывало, когда ливни и ливневые потоки смывали земли, и народ терпел бедствие от природы. Во время войны солдаты полуцаря Эрмало (да сгорит он в огне!) сжигали поля и посевы, вырубали леса. Но то была природа, то была война. А как же можно, чтобы в мирное время из-за корысти двух человек страдало столько народу?

— Что случилось, того уже не вернуть! — сказала Дали собравшимся к ней подругам. — Я думаю, мы должны сделать все, чтобы облегчить нашим мужьям их сердца… Выйдем за село и без стариков и старух встретим их, согреем женским словом.

И они вытерли слезы, надели свои лучшие платья и пошли. И, как прежде, запели песни о юношах, о рыбке-форели, о смелом соколе.

Далеко за аулом, на бугре, откуда была видна тропа, на которой должны были показаться их мужья и братья, они остановились и сели на траву…

Калой и его друзья еще издали увидели смутные очертания аула и свет в окнах. А немного погодя, услышали песни… Пели женщины.

— Не знают, с чем мы идем… — грустно сказал один.

— И где-то у тропы сидят… Пойти в обход, что ли? Как в таком виде показываться?! — предложил другой.

— А мы не сваты! Идем к себе! Кого стесняться? Кого обманывать? Битые мы сегодня! — сурово ответил Калой и пошел первым. И вот уже слышит он и слышат все голос той, которую народ годами привык называть Малхаазой…

Горцы остановились: не спугнуть бы! Дали пела их любимую старинную песню:

— Спою ему песню и песней заставлю рану закрыться!.. — повторил Калой. — Волки, молодцы вы мои! Вот они, наши сестры и жены! О! Они знают, что у нас раны! И они вышли, чтобы эти «раны закрылись…» Что не под силу нам, если с нами они?!

И он быстро, почти бегом, стал подниматься по тропе. А им навстречу с горы в свете вчерашней красно-желтой луны спускались женщины. Когда они сошлись, Калой спросил:

— Знаете ли вы, что с нами случилось? Узнаете нас?

— Нам все известно — крикнула в ответ Суврат. А Дали вдохновенно пропела:

Кончилась прополка в горах. Калой и Иналук поехали в Назрань искать человека, чтобы написать жалобу на Чаборза и на хозяина земли за их обман и самоуправство. Просить начальство заступиться за горцев и заставить виновных возместить убытки за погубленный урожай или хотя бы вернуть арендные деньги и посеянное зерно.

Жалобу эту написал им ингуш — учитель единственной двухклассной школы, которая была в крепости. Он даже пошел с ними к писарю начальника участка и вручил ему их бумагу. Но когда они вышли, он безнадежно махнул рукой:

— Я думаю, не найти вам у них ничего! Гиблое это дело, как камень, брошенный в речку, — сказал он, расставаясь с братьями. — Как бы вам еще не нагорело за то, что вы заставили старшину снять цепь. Начальники злы стали. Везде и во всем видят бунт…

Расставшись с учителем, братья пошли на вокзал посмотреть на поезд. Это было особое удовольствие. Доехать до Назрани и отказать себе в этом они не могли.

На радость им поезд скоро пришел.

Хоть братья и видели и знали, что паровоз железный, но им он казался живым чудовищем.

— Ты погляди, как пыхтит, как дышит… Нелегко и ему! — говорил Калой.

А когда паровоз свистнул и пошел, он вздрогнул, как ребенок. Удивительное это было зрелище, когда на колесах один за другим уползали привязанные друг за друга целые дома вместе с людьми!

— Да, — сказал Иналук, вздохнув, — весь ум на земле Аллах отдал христианам!

— Зато на том свете мы вечно будем в раю, а они в аду!.. — ответил Калой.

— Об этом мы ничего не знаем… — в раздумье сказал Иналук.

— Как ты не знаешь? А Коран?

— Очень просто, — ответил Иналук. — Вот эту машину я сейчас видел и трогал. А что на том свете, мы узнаем, когда умрем. Но кажется мне, что тот, кто на земле придумывает такие вещи, как эта арба, на которой за один раз может уехать целый аул с вещами и со скотом, — тот и на том свете придумает себе что-нибудь хорошее!

— При мне, я прошу тебя, так не говори, — сказал Калой серьезно. — Это начало неверия. А все наши беды только из-за него.

Иналук не стал ему возражать.

Они зашли в лавку, чтоб купить кое-что для дома. Женщины просили их достать мыла. Они давно уже перестали мыться и даже стирать глиной и золой. А Дали намекнула мужу, что ей хотелось бы иметь железку, которая делает одежду гладкой.

За прилавком стоял пожилой ингуш в зеленом сатиновом бешмете с серебряной цепочкой поперек груди. На голове у него была красная турецкая феска. При первом взгляде на него братья поняли, что перед