нибудь счастливого-счастливого человека?

Кира удивленно покосилась на девушку.

— Ну, видел, — насторожился инструктор. — А что?

— Еще посмотри. Я сегодня самая счастливая на земле!

— Ты всегда счастливая, — добродушно заметил инструктор.

— А сегодня особенно. Предложение-то наше приняли! Второй участок на автоматическую линию переводить будем!

— Да ну! — радостно всплеснул руками инструктор. — Так чего же ты стоишь? Пойдем, всем расскажешь...

Кира поднялась с дивана, и мы ушли.

Я была почти уверена, что теперь она решится прийти в райком. Быть может, не сегодня, не завтра, не через неделю, но придет обязательно.

Я почувствовала, что больше не нужна Кире. Ей нужны теперь — ей просто необходимы! — ребята из райкома и счастливая девушка с металлургического комбината.

Я уехала. Вскоре получила от Киры одно за другим два ничего не значащих письма. А потом раздался междугородный звонок.

— Я поступаю на работу! — радостно прокричала Кира. — Сейчас иду получать пропуск на завод!

«Ну что ж, — подумала я тогда, — пусть этот заводской пропуск станет для Киры пропуском в большую жизнь».

С тех пор много раз доводилось мне бывать в Нижнем Тагиле. И много раз возникало желание зайти к Кире. Писем от нее после того радостного телефонного звонка не было, и меня не покидало беспокойство за ее судьбу. Но... она не звала, не просила о помощи, а мне было неудобно навязывать ей свое внимание.

И все-таки однажды я постучала в квартиру, на пороге которой одиннадцать лет назад встретила меня испуганная девчонка с мокрой тряпкой в руках.

Открыли сразу. Сказали, что такая здесь не живет, что за эти годы в квартире четырежды менялись жильцы.

Я ушла, но уже не могла уехать, не отыскав Киру или хотя бы ее следов.

Следы отыскались. В адресном бюро подсказали координаты одноклассника Киры — Петра Пряничникова, он дал телефон Лары Крюковой (Ларисы Викентьевны, давно сменившей свою девичью фамилию), и мы с ней встретились, зашли в сквер возле гостиницы...

Оказалось, что весь разговор о Кире уместился в те несколько минут, которые потребовались нам, чтобы один раз пройти небольшую боковую аллейку.

— ...Она тогда за Олега вышла, — не дожидаясь моих расспросов, сказала Лариса. — Дали им комнату в даме молодых специалистов. А через полгода ушла от него... Тут... к одному пожилому... На тридцать лет старше ее. Квартира, машина, дача, сбережения... Весь... джентльменский набор, — сыронизировала она. (Похоже, хотела сказать «мещанский» или что-нибудь в этом роде, но удержалась.) — Банальная история.

История была не просто банальной, она была, пожалуй, безнравственной.

— Дети у них есть? — спросила я и подумала: «А может, по любви вышла? Ему тогда было около пятидесяти...»

— Она не хочет пока детей, — не то равнодушно, не то осуждающе пояснила Лариса. — Она говорит: замуж можно и так, по расчету, а детей — только по любви.

— Выходит, любви ждет?

— Может, и ждет. Только время-то не ждет — уходят годы-то.

И сожаление, и осуждение, и раздражение против Киры теперь слышались совершенно отчетливо.

— А работа? — спросила я, теряя надежду. — Кто она теперь, кем стала?

— Да никем. Много что начинала, бросала... Только вот шьет хорошо.

Я чувствовала, ей не хочется говорить о Кире, и спросила напрямик:

— Вы не дружите?

— Нет, — так же прямо ответила Лариса.

Я хотела спросить еще, переписываются ли они, но Лариса, поглядев на меня как-то оценивающе и чуть поколебавшись, призналась:

— А ведь она здесь, в Тагиле. — И, еще помолчав, выпалила, словно выстрелила словами: — Хотите, могу адрес дать!

Замолчала, недовольная собой. Видно, говорить Кирин адрес не входило в ее планы.

Теперь я чуть поколебалась и посмотрела на Ларису попристальней. Спросила себя, хочу ли видеть «благополучную», расчетливую, великолепно одетую и «вырвавшуюся на свободу» Киру Ц. И ответила Ларисе:

— Не надо.

Мы простились сдержанно, даже из вежливости не изобразив на лицах улыбок и не сказав приличествующих моменту бесполезных, но обязательных слов. Лариса была недовольна, что сообщением своим обманула какие-то радужные мои надежды, и я недовольна, что обманулась, что действительность не подтвердила моих ожиданий и вместо закономерного благополучия, вместо логического завершения положительного образа преподнесла мне вполне фельетонный сюжет с классически отрицательной героиней.

Она, эта теперешняя Кира, как-то сразу отделилась в моем представлении от той растерянной, искренней и счастливой девчонки, что кричала мне в трубку междугородного телефона: «Поступаю на завод!.. Иду получать пропуск!..» «Теперешняя» была чужим, неприятным, не интересным мне человеком, а та, прежняя Кира, оказывается, все эти годы оставалась жить только в моем воображении.

Я продолжала видеть и слышать, как она с отчаянием, стыдом, болью и недетской решимостью рассказывает о своей уродливой жизни. Как потом — оттаявшая, повеселевшая — азартно спорит со мной в гостиничном номере, как стоит на вокзальном перроне А своим переполненным несказанными словами молчанием не отпускает меня уйти в вагон.

Мне тягостно ее молчаливое присутствие, и я говорю какую-то ерунду, что-то не нужное нам обеим, потому что серьезное все сказано и возвращаться, снова притрагиваться к нему нельзя.

Она молчит, прячет левую руку на груди, за отворотом пальто. Я теряю терпение и поднимаюсь на подножку. Вагоны чуть вздрагивают, платформа с людьми, старое деревянное здание вокзала, состав на соседнем пути плавно и медленно плывут назад. Кира делает несколько шагов рядом с вагоном, быстро, словно решившись, выдергивает из-за отворота пальто руку и протягивает мне тетрадь в твердых картонных корочках. Прощаясь, я взмахиваю зажатыми в кулаке перчатками, а она кричит: «Это вам... Возьмите!» — и уже не идет, а бежит рядом.

Я понимаю вдруг, что это ее дневник, и не решаюсь взять.

Она задыхается от бега, от крика:

— Возьмите! Возьмите же!

Я ловлю тетрадь, и Кира сразу останавливается, а электровоз, победно свистнув, вырывается из переплетения путей и стрелок. Проводница закрывает дверь, уходит, а я остаюсь в тамбуре. В руках Кирин дневник... Как прятала она его на груди под пальто и как неожиданно вырвала, отдала. Словно и не тетрадь, а душу свою вынула и доверила мне...

Дома, едва полистав, я убираю дневник, чтобы больше никогда не открывать. Так много рассказав, Кира и без того впустила меня в свою душу, и я не могла тогда — не хотела! — узнавать больше, чем уже знала. Пожалуй, даже страшилась этого. И очень обрадовалась Кириному бодрому звонку, сообщению, что устроилась она на завод.

Мне хотелось хорошего конца всей этой плохой истории, и я с готовностью, с легкостью поверила в