годится.

Двенадцать часов в пути. В кабине тепловоза. А всего Петька не спит уже тридцать четыре часа. Путевой мастер Володя, заприметив его состояние, гонит в заднюю кабину: «Иди, парень, вздремни». Там свободны оба кресла — все «пассажиры» собрались здесь, возле машиниста, ждут отправления, пошучивают, обсуждают состояние пути.

— В прошлом году от Заболотной до Беленькой по десять раз состав разорвет. Рельсы горбатились и косили. — Это говорит кондуктор со станции Тында, бывалый человек, общительный.

— В прошлом году... А сколько же шел от Бама до Тынды первый состав?

— Сутки, — спокойно отвечает машинист. — Дошли до Заболотной и ждали...

— Чего ждали? — не понял Петька.

— Приказа двигаться дальше.

А он-то думал: бежит этот первый, «сквозной» поезд по свеженькой ветке во всю прыть и точнехонько прибывает в Тынду к самому митингу. Глупо, конечно, думал. Проложили дорогу — это верно. Дорогу все еще строят — это тоже верно. Подгоняют, выравнивают путь, переносят с проектов на «местность» разъезды и станции, монтируют автоматическое управление... Подбирают и учат кадры.

Когда все будет сделано, передадут ветку МПС. И тогда уж не проехать в тепловозе, запросто беседуя с машинистом. Пассажирский поезд, плацкарта, купе... «Постель берете?.. Вагон-ресторан открыт до одиннадцати...» Какой подарок — видеть рождение дороги! Какое счастье — быть ее строителем!

Он ушел все-таки в пустую кабину, сел в кресло перед приборным щитком. Поезд тронулся. Многолюдная, заставленная жилыми вагончиками Беленькая, словно прощаясь, тянула вслед стрелы желтых огромных кранов.

Похоже, он задремал. Проснулся от характерного перестука колес, бегущих по мосту, и удивился: колеса бежали по мосту бойко и весело. За окном поднимались высокие и крутые сопки, изящно изгибалась самоуверенная река Тында.

Нет, спать было нельзя. Он стал думать о Лене. (Имя-то ведь прямо бамовское: Лена — река, Лена — станция. Западный участок...) О ее нелепом и очень милом звонке. (Надо же — упросила диспетчера, разыскала на линии... С Потаниным они, должно быть, просто знакомы. Кстати, почему его все зовут только по фамилии?..) О том, что завтра он разыщет ее.

Поезд шел великолепно. Забылась тревога, пластунские переходы всех чертовых мостов. Впереди была Тында — город строителей, столица всей магистрали, резиденция начальников и кадровиков, которые теперь не скажут ему «нет».

Пришли Володя и кондуктор из Тынды. Петька поднялся было, но его усадили обратно, устроились: один — на откидном, другой — в кресле помощника. За окном было уже темно, и приборы уютно, мягко светились в полумраке кабины. Все стрелки жили, пульсировали, повторяя показания приборов головной кабины, молча докладывали о состоянии механизмов, наличии горючего, масла, воздуха (в тормозной системе). Все было в, норме. Трудный рейс заканчивался благополучно.

На гвоздике у окна висел чей-то транзистор. Петька снял его, поймал «Маяк». Песня о веселой и грустной девчонке... Опять — Лена. Это — о ней.

Ремешок от кожаного чехла транзистора упал на стекло манометра, Петька стал подбирать и замер от неожиданности: стрелки вздрогнули и безжизненно опали, скатились по циферблату влево, Состав продолжал идти, дизель работал ровно.

Он постеснялся сказать. Кто знает, может быть, так и надо... И вместе с тем прекрасно понимал: что-то произошло. Пока раздумывал, уловил: поезд сбавляет ход. Но еще раньше поняли, в чем дело, кондуктор и путевой мастер. Не дожидаясь остановки, спрыгнули с тепловоза. Высунувшийся вслед за ними Петька видел, как с обеих машин прямо в глубокий снег, в ночь попрыгали и железнодорожники, ведущие состав, и пассажиры — тоже, впрочем, железнодорожники. Покричав что-то друг другу, все, кроме главного машиниста, убежали в хвост состава искать оторвавшиеся вагоны. Нашли не скоро, а потом километра два медленно пятились, цепляли, и опять увлеченный делом Володя бегал в одном пиджачке, а когда вернулся — долго вытряхивал снег из валенок.

— Надо же! — недоумевал он. — Боялись растянуть на мостах, а потеряли хвост у самой Тынды.

На ЧП потратили часа полтора, лишившись при этом доброго расположения духа. Подходили потом к станции тихо, словно бы виновато. А она не торопилась принять, и поезд остановился у переезда.

Кое-кто сошел. Петька же остался в тепловозе. Города он не знал, ночью идти было некуда, и самым разумным казалось доехать до станции. Там, может, и скоротать ночь.

Он перешел в головную кабину и стоял у окна один, рассматривая недалекие огни Тынды, В кармане дремал уставший за день бурятский лесовичок, неожиданно получивший имя Уль-Тынг, и Петька ощущал его угластое деревянное тело. Надо было затянуть рюкзак, найти книгу, которую он так и не раскрыл в дороге, но не хотелось уходить от окна, и он все стоял, смотрел на невидимый в ночи город и думал о том, что вот кончается для него этот путь — Малый БАМ, небольшая веточка Большой Магистрали. Кончается в Тынде. И с Тынды начинается ЕГО ДОРОГА.

Поднялся в тепловоз машинист, тронул его плечо.

— Пришли за тобой, — сказал он. — Встречают...

Петька кинулся затягивать рюкзак, но в кабину уже входил шумный, улыбающийся Потанин.

— Привет, старик! Что не выходишь?

Он кинул рюкзак на плечо, Петька подхватил чемодан, скороговоркой попрощался с бригадой и, вдруг разволновавшись, остановился в дверном проеме.

Потанин уже был внизу, держась за поручни, ждал Петьку. А рядом стояла девушка в отороченной мехом шубке, пушистой песцовой шапочке и, несмотря на мороз, в высоких модных сапожках. Она чем-то напомнила Петьке Тонечку из НИИ, быть может, сапожками, но Тонечка тут же забылась, а Лена подошла ближе и сказала просто, улыбчиво:

— Ну вот... Приехал.