вызывала сопровождающих грузы.

Петьку она не узнала, но помочь — помогла. Разрешила ехать в тепловозе и с машинистом переговорила: «Возьми парня. В Тынду едет, оформляться». И тот не возражал: «Пусть садится».

Эта фраза — «В Тынду, оформляться» — оказалась прямо-таки паролем, открывавшим Петьке не только гостиничную дверь, кабину тепловоза, столовую во время перерыва, но — и самое главное! — человеческие сердца. С первых шагов по студеной, промерзшей за зиму бамовской земле Петька чувствовал: всякий, кто слышал от него этот «пароль», неизменно проявлял уважительный интерес, чем мог помогал, оказывал гостеприимство.

Два спаренных тепловоза бесшумно подошли к станции. Человек восемь пассажиров тут же забрались во вторую «половинку», а Петька рискнул «попытать счастья». Ухватился за поручни головной кабины ведущего.

— Куда тебе? — заступил дорогу помощник машиниста.

— В Тынду, оформляться, — сказал Петька, и это был допуск на магистраль.

Помощник подумал и отступил, пропуская.

Поезд тронулся мягко, почти незаметно. Набирая скорость, плавно свернул на север и привычно, уверенно покатил к первым на соединительной ветке станциям, В кабине стало уютно от мягкого света приборов на панели управления, от ровного дыхания мощных двигателей за спиной, в машинном отсеке.

— Если повезет, вечером будем в Тынде, — пообещал помощник машиниста, предупредив: — За Янканом — ограничения.

Голос показался Петьке знакомым, но он не обратил на это внимания — во все глаза смотрел через ветровое стекло на дорогу, высвеченную сильным прожектором, но, кроме самих путей — ровно положенной колеи, как по лесенке стремительно бежавшей впереди тепловоза по заметным в мелком снегу шпалам, — ничего не видел. Только угадывалась в темноте сгущенная чернота лиственничной голой тайги да закрывающие по сторонам небо покатые спины сопок.

Проскочили Девятый километр — ни огонька не светилось в карьере, будто его там никогда и не было. Укладка ушла за две сотни километров, и теперь ее снабжали балластом другие карьеры, открытые там, поблизости. Не останавливаясь прошли Штурм — плавно, летяще, на большой скорости, как ходят поезда по давно обкатанным хорошим дорогам.

Петька все время стоял между креслами у ветрового стекла, как у огромного телеэкрана. Поммашиниста поглядывал на него изучающе, и Петька, чувствуя это, тоже косил глаза в его сторону: помощник связывал его, беспокоил.

— Чайком бы побаловаться, — не отрывая взгляда от полотна, сказал машинист, и помощник поднялся со второго кресла, ненадолго зажег свет, порылся в шкафчике, достал пачку чая.

— Садись сюда, — показал Петьке на освободившееся свое место.

При свете Петька постеснялся обернуться и рассмотреть парня. А тот рассмотрел.

— Садись, — повторил он и спросил весело: — Меня не помнишь?

Петька, уже устроившийся в мягком винтовом кресле, быстро повернулся. Парень, озорно щелкнув включателем, улыбаясь, постоял перед ним: на, мол, смотри. Узнавай. И так же неожиданно вырубив свет, ушел в заднюю кабину кипятить чай.

Петька его не признал, по испытал удовольствие от того, что не в первый раз уже узнают его здесь, на БАМе. Видно, запомнился он («намозолил глаза!») в тот приезд. Впрочем, может, помощник и путает его с кем — мало ли тут ребят прошло-проехало перед его глазами...

Машинист сидел в своем кресле легко, привольно, будто отдыхал. Рука словно ласкала контроллер. Дорога впереди была на редкость прямая, и он, видно, сбросил с себя постоянное напряжение, расслабился. Полуобернувшись к Петьке, спросил:

— Знакомы, что ли? Земляк?..

Петька не успел ответить. Вернулся помощник, предвкушая горячий завтрак, довольно потер ладони, объявил:

— Тушенку разогрел, чай готов. Туда пойдешь или принести?

— А ребята поели?

— Уже. Они нам кофе оставили.

— Нет, давай чай. А им мандарины отнеси. Нашел там?

— Да есть у них мандарины, — сказал помощник так, как Петькина мать сказала бы о картошке. — Я им грибов отнес. — Он помолчал и хитровато осведомился: — Кто это тебе маринованные грибки поставляет?

— Иди, иди, — прогнал его машинист. — Чай остынет. — Он сидел уже прямо, подавшись слегка вперед, и широкая сильная рука его лежала на контроллере властно.

Дорога пошла петлять, то справа, то слева обегая невысокие сопки и капризные извивы замерзшего Ольдоя. Петька не увидел, а угадал, как с ходу прошли они Муртыгит. Мелькнули входные и выходные огни, сигнальный фонарь дежурного по станции. Рассвет уже чуть потеснил ночь, разбавил ее голубовато- сиреневым мягким свечением, но не открыл глазам изменений, которые уже были на станции. Петька ожидал увидеть Муртыгит, как прежде, забитый составами, шумный, перегруженный, многолюдный и, открыв окно, высунулся, пытаясь разглядеть удаляющиеся переплетения станционных путей. Но там, позади, за хвостом их собственного состава, казалось, ничего не было, кроме домиков и жилых вагончиков, да ближе к лесу темнели на снегу под непроснувшимися кранами прямоугольники только-только выходивших из земли цоколей многоэтажек.

«Неужели Муртыгит?» — не поверил себе Петька и поднял стекло.

— Неужели Муртыгит? — спросил он машиниста, но тот не расслышал — двигатели гудели громко, — переспросил. А поняв, кивнул.

— Он самый. А что, не признал? Бывал здесь раньше?

— Бывал... Шагу негде было ступить, — прокричал Петька.

— Так это когда-а-а, — протянул машинист. — Год назад?

— Полтора.

— Ну, тогда запарка была. Разгружать негде, да и впрок многие присылали. Старались: раз для БАМа, — значит, скорее. А не всегда это надо. Надо — чтоб в срок. Теперь-то давно «расшились». Порядок на дороге. — Последнее он сказал по-хозяйски деловито, даже чуть хвастаясь.

Помощник притащил чайник, консервы. Попросил Петьку:

— Достань-ка там ложки. В ящичке.

Петька взялся было за ручку, но парень гаркнул:

— Не тронь, куда ты!.. — потянул такую же ручку слева, открыл бытовой шкафчик. Загремел в нем ложками, вилками. — А это, — он показал на ту, что торчала рядом, — аварийное отключение дизеля.

Петька запоздало испугался, ушел с кресла.

— Да ты не бойся. Запомни только. А то остановишь на полном ходу. — Он разложил снедь, тронул за плечо машиниста: — Остынет...

— А сам?

— Уже. С той бригадой.

Он сел вместо машиниста за панель с приборами и спокойно взял управление. Машинист так же спокойно принялся за еду, присев на откидную скамеечку, а Петьку усадив обратно в уютное кресло.

— Был такой случай, — добродушно рассказал он, показывая Петьке пример хорошего аппетита. — Тоже вот, вроде тебя, ехал один. Сидел тут же. Из любопытства открыл один ящичек, другой... Потянул третий... Дизель — как оборвало. Тишина. Встали. Что случилось? И он перепугался. Не понял, что сам виноват. Не обратил внимания, что за ручку ухватился. Не сопоставил... Мы по машине лазаем, ищем. И встали-то на таком месте, на подъеме. Потом, когда трогали, растянули состав. Было дело... Да ты ешь, — спохватился он, придвинул Петьке банку с тушенкой. — Не смущайся.

Петька стал рассматривать эти самые ручки и выдвижные ящички у столика, встроенного в углу перед сиденьем помощника.

— Видишь, — показал машинист, — одного цвета, одной формы, рядышком... И написано — едва увидишь. Конструкторы — или кто там, оформители? — виноваты.