Мулан сжала зубы. Соскочив с пьедестала, как была, босиком, шлепая по лужам, она побежала в храм. Воскурив душистые палочки и сложив руки, склонилась она перед алтарем с именами предков. Как никогда раньше, Мулан остро почувствовала свое ничтожество. Она всегда считала себя сильной, она не нуждалась ни в чьей помощи… А поклонение духам вообще казалось ей смешным предрассудком, приличествующим разве что немощным старикам. Молодые должны сами вершить свою судьбу! И вот все в одночасье изменилось, жизнь рушилась…

Любимый отец, несмотря на болезнь, готовится уйти на войну, где его ждет только гибель, его гонит неумолимый долг чести. Воинский долг! И, как назло, у него нет сына, который мог бы его заменить…

Никогда Мулан не задумывалась о том, что быть женщиной плохо, она смотрела на свою мать и видела, как та счастлива. Она и свою жизнь в будущем представляла так же — как она выйдет замуж — непременно за молодого, сильного, красивого. Он будет ее любить и уважать, как отец любит и уважает мать, а уж она все сделает, чтобы он был счастлив! Она родит ему много детей… И непременно сыновей! Какое все же несчастье, что у ее матери не было сыновей, а родилась только она, Фа Мулан…

Она думала обо всем этом, стоя на коленях в родовом храме… И вдруг она поняла, что ей надо сделать! Эта мысль поразила ее, как молния. Сама пугаясь того, что задумала, она кинулась в дом.

Тихонько войдя в спальню, Мулан на цыпочках приблизилась к кану[6] , на котором отдыхали родители. Отец спал, лежа на боку, ровно и тихо дыша. Фа Ли во сне вздрагивала и всхлипывала, должно быть, заранее переживая предстоящее расставание с мужем.

Мулан подошла к столику, где лежал призывной лист, и порывисто схватила его. Вытащив из своей прически большой резной гребешок, так что волосы ее рассыпались по плечам, она положила его на столик взамен листа. На секунду задержавшись, бросила она долгий взгляд на спящих родителей и бесшумно выскользнула за дверь.

В соседней комнате, открыв шкаф, Мулан достала отцовский меч и извлекла его из ножен. В отполированном до зеркального блеска лезвии на миг отразилось ее решительно нахмуренное лицо. Быстро, стараясь не думать ни о чем, она захватила левой рукой свои длинные черные волосы и мечом, зажатым в правой, обрезала их покороче, как это принято у мужчин. Девушке показалось удивительным, с какой легкостью острый меч преодолел сопротивление толстого пучка волос, и она взглянула на него с новым чувством уважения, припоминая, как трудно было ножницами подравнивать прическу.

Взглянув в зеркало, Мулан собрала оставшиеся на голове волосы в пучок и перетянула их зеленой ленточкой. Достав из шкафа отцовские доспехи, она быстро надела их — как это делается, она давно подсмотрела, наблюдая за отцом, когда он был еще на императорской службе. Затянув все ремни и подвесив к поясу меч в ножнах, Мулан вышла во двор. Теперь никто не принял бы этого решительного, крепкого воина среднего роста за женщину. Даже конь вначале не узнал ее и взвился на дыбы при виде чужака. Но Мулан обняла его за шею, шепча ласковые слова, и верный Хан, почуяв знакомый запах хозяйки, успокоился.

Мулан оседлала коня — она отлично знала, как это делается, хотя всегда предпочитала ездить без седла, с одной лишь уздечкой. Проходя по двору, она на миг задержалась и вновь бросила взгляд на темное окно комнаты, где спали родители.

Без скрипа открылись ворота, Мулан вскочила на коня и под продолжающимся проливным дождем стук копыт, стремительно удаляясь, замер в ночной тишине.

* * *

Среди ночи бабушка Фа вдруг проснулась, как от толчка. Ярко сверкнула молния, свет упал на соседнюю кровать, где обычно спала Мулан — там было пусто! Старуха привстала на лежанке, прислушиваясь к раскатам грома за окном, и, кряхтя, зажгла светильник. Кровать Мулан была не смята — она не ложилась.

Бабушка вскочила и кинулась в спальню родителей:

— Мулан убежала!

— Что?! — вскричал Фа Зу, приподнимаясь на постели.

Взгляд его упал на столик, на котором лежал призывной листок — теперь там было что-то другое. Удивленный Фа Зу протянул руку и взял со столика странный предмет — он узнал гребень из зеленого малахита, который сам подарил Мулан.

— Не может быть… — пробормотал он, не в силах поверить в случившееся.

Вскочив, Фа Зу, хромая, устремился в соседнюю комнату — шкаф с доспехами был пуст! В отчаянии он выбежал из дома, громко крича:

— Мулан!

Но на середине двора больная нога вновь подвела старого генерала — он споткнулся и упал ничком на мокрую землю. Приподнявшись, он увидел прямо перед собой открытые ворота, створки которых качались и хлопали на ветру. Он перевел взгляд вправо, на загородку, где под навесом стоял Хан — коня не было! Исчезла также вся сбруя и седло, висевшие на стене рядом.

Фа Зу привстал на колени, и тут к нему подбежала жена — она уже тоже все поняла. Обняв мужа, она проговорила срывающимся голосом:

— Поезжай скорей, задержи! Ее могут казнить!

Фа Зу только безнадежно взглянул на пустое стойло — лучше их Хана не было коня в округе — и глухо промолвил:

— Ее казнят, только если обман раскроется…

Обнявшись, они стояли на коленях посреди двора, не обращая внимания на хлещущий, как из ведра, дождь.

* * *

Бабушка Фа склонялась перед алтарем в храме, и повторяла:

— О великие духи предков! Спасите Мулан! Я молюсь вам… Если она погибнет, позор падет на нашу семью… и наш род… а это и ваш род… он прервется!

В отчаянии бабушка склонилась головой до земли. Пролежав так некоторое время, она поднялась, снова низко поклонилась и вышла из храма. Несколько минут ничего не происходило, но вдруг сверкнула молния, оглушительно ударил гром, и сильный порыв ветра, ворвавшись через дверь, погасил стоящий у алтаря светильник. В храме наступила полная темнота, но тотчас же большой камень с написанными на нем именами всех предков семьи Фа засветился призрачным зеленоватым светом.

Из самых глубин этого камня потек светлый прозрачный туман, свиваясь кольцами и спиралями, завихрился в могучий мерцающий столб и, наконец, оформился в виде представительного высокорослого старца. Старец легко слетел с возвышения и поместился перед алтарем. Сквозь его силуэт, вытканный из светящегося тумана, просвечивали выбитые на камне иероглифы.

Поймав правой рукой такой же прозрачный, плавающий в воздухе посох, старец скосил глаза на подвешенный рядом поднос для благовонных палочек и произнес низким и густым голосом:

— Мушу! Вставай!

При этих словах медное украшение подноса, сделанное в виде очень страшного, но небольшого дракончика — к спине его крепилась цепочка, на которой был подвешен поднос, а лапки сжимали его края — ожило. По всему телу дракончика побежали золотые искры, цвет изменился, приобретая ярко-красный оттенок. Затем лапы его разжались, поднос с грохотом полетел вниз, а медные кольца на спине, в которые была продета цепочка, исчезли.

Дракончик, весь окутанный золотыми искрами и клубами цветного дыма, скатился на пол и в восторге заорал: