созданы, чтобы ласточками влетать в окна таких гадюшников. Но как я ни был агрессивно настроен, тем не менее не мог позволить себе просто так вот губить невинных людей. А когда вдруг увидел у тротуара тот же джип, что недавно меня преследовал, я дал по тормозам, что едва не привело к аварии. Еще чуть-чуть, и ехавший сзади «жигуленок» поцеловал бы зад моего «ниссана». Возможно, это отрезвило меня, и я от греха подальше взял курс на Юрмалу.

Отогнав машину во двор горничной, я отправился в бильярдную. Там собирается специфическая публика — игроки, — немногословная и уважающая профессионализм. Бросилось в глаза, что к шести большим «кембриджским» столам прибавилось несколько игорных автоматов, которые то и дело звенели и перестукивались, как зэки.

Заплатив за вход пятьдесят сантимов, вошел в первый зал и осмотрелся. Я не желал еще раз столкнуться нос к носу с такой же теплой компанией, с какой недавно свела меня судьба возле кафе «Фламинго». Осмотревшись, я убедился, что никаких намеков на опасность пока нет. Во втором зале один из столов пустовал, и ко мне тотчас же подошел загорелый «профессиональный отпускник» и предложил сгонять партию в американку. Я выбрал самый длинный кий с толстой кожаной нашлепкой на конце. Перед тем как начать игру, я еще раз прикинул кий на глазок, и на мгновение показалось, что в руках не обыкновенный кусок склеенной древесины, а безотказный мой винчестер.

Напарник разбил пирамиду шаров.

Разумеется, играли на интерес, потому что в настоящих бильярдных «просто так» не играют. С первого же удара я понял, что меня волынят, то есть завлекают. Парень прочно киксовал и первые две партии легко «слил». Но по манере держать кий и движению ударной руки, по его стойке я понял, что передо мной далеко не новичок. Ничего удивительного: в каждой бильярдной ошиваются такие молодцы, ждущие очередного пьяного отдыхающего, чтобы раздеть его до нитки.

Мне наконец надоели эти штучки, и я, бросив на стол кий, направился к выходу. Но как в этом мире все странно переплетено. Только я сделал шаг, как в бильярдную ввалилась группа полицейских. Я еще находился во втором зале, и хорошо, что слева от бильярдного стола окна были открыты. Я перешагнул невысокий подоконник и скрылся в кустах бузины, покрытых росой.

Ну и денек! Я не исключал, что инцидент у «Фламинго» стал достоянием полиции, и не без помощи Шашлыка. У него все схвачено и всем заплачено. Но плевать на причину, в принципе, я не желал пересекаться с блюстителями. Я пошел к себе, в номер. Там я чувствовал себя в безопасности и мог расслабиться.

Начиналась пятница, и до слуха доносились разные шумы со стороны пляжа.

Ночью мне приснилось, будто я на самой твердой в мире скамейке — в суде и обвинитель зачитывает приговор. Обвинитель очень смахивает на полковника Алксниса… Чудной привиделся сон. Будто я увел гнедую кобылу со звездочкой во лбу и теперь надо вернуть точно такую же, иначе сошлют на перевоспитание на Кубу. Я горячо возражал, как это бывает во сне, рубил ребром ладони воздух и, четко произнося каждое слово, убеждал: «Никто не знает меня лучше, чем я сам. Если говорю, что ничего не крал, значит, так оно и есть. Лошадь пасется за железной дорогой, и вы, засранцы, знаете об этом не хуже меня».

Полковник Алкснис превратился вдруг в Солдатенка. Он вытащил из судейского стола автомат и, направив на меня, стал снова зачитывать приговор: «Во всех цивилизованных странах уже давно в камерах не расстреливают, а казнят по месту жительства… Где вы, подсудимый, живете? Если вы местный, назовите свой точный адрес…» Он поднял автомат, а я быстро присел и спрятался за спинку стула. Сжался и спасительно подумал, что всех обхитрил. И в этом скукоженном состоянии вдруг услышал прекрасную мелодию — не то Сарасате, не то цыганские напевы Сен-Санса…

Проснулся мгновенно — какой-то шум доносился со стороны изголовья, за стеной. Вне всякого сомнения, там кто-то был. Я поднялся с кровати и, стараясь не шуметь, подошел к столу и нащупал графин, стоящий на тарелке. Взяв ее, шагнул к окну и лег под ним на пол. Левую руку с тарелкой поднял над головой и слегка отодвинул штору. С улицы, в темноте, тарелка вполне могла сойти за овал лица. Я повел руку вдоль рамы, ожидая, что вот-вот после выстрела она разлетится вдребезги. Я молил Бога, чтобы это была не автоматная очередь, ибо тогда можно не досчитаться левой кисти. Но выстрел так и не раздался, и я, к собственному удивлению, почувствовал разочарование. Страх явно навеял сон…

Лежа в темноте, я думал о завтрашнем дне. Вот-вот все свершится. А что именно, я не знал. Так, в общих чертах, прикидывал, как встречу Заварзина, когда он пойдет из СИЗО в самоволку. Возможно, придется покончить с ним прямо там, у кирпичной стены, и пусть потом пресса пишет, что князь мафии застрелен при попытке к бегству… А чего, собственно, я добьюсь, если избавлюсь от Рэма? Останутся другие — не подвластные ни суду, ни Богу. Но война есть война, о последствиях задумываться нельзя. Это только расслабляет. А главное: не я его, так он меня достанет и будет радоваться, как дитя. Я, конечно, не лучше его, но и он мне не судья. У нас просто социалистическое соревнование — кто кого заарканит первым…

Полдня проболтался без дела. Искупался, просмотрел газеты, в ближайшей аптеке купил бинты, стрептоцид, упаковку реланиума. Потом приглядел стоянку, где вечером с чужих машин буду снимать номерные знаки.

Не терпелось переговорить с Сухаревым, и потому, съехав с Калнциемского моста, я свернул к магазину, к ряду телефонных кабин.

Когда жена Сухаря своим придушенным голосом сказала, что его нет дома, я готов был послать ее куда подальше… Однако что-то в ее голосе заставило не спешить.

— А вы не скажете, где он? — любезным тоном спросил я.

Оказывается, в реанимации первой городской. Зэки череп проломили… Я не стал вдаваться в подробности и сразу же поехал в больницу. На проходную прибыл перед самым закрытием. Пришлось помахать перед носом вахтера одним из многочисленных липовых удостоверений.

Я знал, где реанимационная, и без расспросов сразу же зашагал в нужном направлении. Но там Сухаря больше не было — перевели этажом ниже, где долечиваются. В дверях молодая медсестра загородила дорогу. Назвался братом, после чего я наконец прошел в палату, за ширму, где он лежал.

Контролер был в сознании и имел вид раненого бойца из ограниченного контингента.

— Что стряслось, Сухарик? — я подсел к нему на кровать.

— То, что и должно было… Заварзин, сука, врезал промежду глаз и… вот результат.

Вокруг глаз у него разлились озерца синяков. Так всегда бывает, когда бьют по переносице.

— Надеюсь, не из-за меня пострадал?

— Именно из-за тебя, Стрелок, — Сухарь потрогал рукой закрытое веко. — Он же, подонок, не желает понять, что я всего лишь почтальон…

— Хоть как-то он отреагировал на мое предложение?

— Реакция на моей морде… Он сказал, что коекого утопит в бензовозе…

— И все?

— А тебе этого мало? — контролер изобразил на лице нечто вроде улыбки. — Все, Макс, хоть на куски режь, я в ваши сраные игры больше не играю. Так можно доиграться до деревянного бушлата…

— Да не ной ты, Сухарик! Я уж думал, что тебе и в самом деле полбашки оторвали, а ты тут лежишь и лаешься, делаешь вид, будто больше сказать нечего.

Он напряженно следил за моими губами. А я, между тем, продолжал:

— Ты сказал, что Заварзин каждую субботу уходит из СИЗО и возвращается утром в понедельник… Ответь, где и кто его обычно встречает? Откуда он уходит в самоволку?

— Дорога у всех одна: через прогулочный дворик, пищеблок, оттуда в подвал, а там где-то подкоп. Где точно — не знаю… Нора выходит к служебной калитке…

— Той, что ведет к железнодорожному полотну?

— А куда же еще? Она одна, и проход через нее стоит стольник долларов.

— И когда эта эвакуация происходит?

— Насколько мне известно, где-то в половине первого ночи… А вот кто его встречает, спроси у кого- нибудь другого. Я при этой церемонии не присутствую… Во всяком случае, не на трамвае он поедет…

Словно руку любимой девушки, я взял пятерню Сухарика и нежно пожал ее.

— Все, старик, это последняя наша встреча, и если теперь у тебя будут какие-то неприятности, то