После этого я разворачиваюсь и хромаю обратно к магазину. Мне не верится, что я это сделала. Я не верю, что могла пойти на такой риск. Но мне надо было его увидеть. Мне так хотелось его поцеловать. Никогда и ничего в жизни мне так не хотелось. Грудь сдавливает, как в финале спринтерского забега, когда все твое существо кричит, умоляя остановиться и дать отдышаться.

— Спасибо, — говорю я Джеду и занимаю свое место за кассой.

Джед бормочет в ответ что-то невнятное и, шаркая ботинками, уходит к своему планшету с авторучкой, который оставил на полу в проходе номер три: «Конфеты, содовая, чипсы».

Тип, которого я приняла за регулятора, стоит, чуть не засунув нос в один из холодильников. Я не уверена — он выбирает замороженный ужин или просто пользуется возможностью остудиться за бесплатно? В любом случае, когда я на него смотрю, перед моими глазами возникают четкие картинки вчерашней ночи. Я слышу, как свистят в воздухе дубинки рейдеров, и чувствую, как меня охватывает ненависть к этому мужчине… ко всем ним. Я представляю, как хорошо было бы запихнуть его в холодильник и закрыть дверцу на запор.

Мысли о рейде снова вселяют в меня тревогу о Хане. Во всех газетах отчеты о рейдах. Похоже, по всему Портленду арестовали сотни людей, допросили и отправили прямиком в «Крипту». Правда, я не слышала, чтобы кто-то упоминал вечеринку в Хайлендс.

Я убеждаю себя в том, что Хана обязательно перезвонит мне вечером. Я пойду к ней домой. Я говорю себе, что волноваться пока не о чем, и в то же время чувство вины начинает разрастаться у меня в душе.

Похожий на регулятора тип завис над холодильником и совершенно не обращает на меня внимания. Вот и отлично. Я снова надеваю фартук и, убедившись, что Джед не смотрит, сгребаю с полки над головой все пузырьки с ибупрофеном (где-то с десяток) и складываю их в карман фартука.

Потом громко вздыхаю и говорю:

— Джед, мне надо, чтобы ты меня еще разок подменил.

Он поднимает на меня свои водянистые глаза.

— Я расставляю товар.

— Но у нас болеутоляющие закончились. Ты разве не заметил?

Несколько долгих секунд он просто молча пялится на меня и моргает. У меня дрожат руки; чтобы не выдать свое волнение, я крепко сцепляю их за спиной. Наконец Джед кивает.

— Пойду посмотрю, может, на складе что-нибудь есть. Постой за кассой, ладно?

Я аккуратно, чтобы не звякнули пузырьки в кармане, выбираюсь из-за прилавка. Остается только, чтобы Джед не заметил, как оттопыривается карман фартука. Это еще один симптом делирии, о котором вам никто никогда не расскажет: подхватив эту болезнь, ты превращаешься в лгуна мирового класса.

Я проскальзываю мимо покосившейся груды сплющенных картонных коробок у задней стены магазина, бочком прохожу на склад и плотно закрываю за собой дверь. К несчастью, дверь не запирается, поэтому я, на случай, если Джед решит проверить, почему так затянулись поиски ибупрофена, подтаскиваю к двери ящик с банками яблочного пюре.

Вскоре раздается стук в дверь, что выходит в переулок. Стучат пять раз: тук-тук-тук-тук-тук.

Дверь кажется тяжелее, чем обычно; чтобы открыть ее, мне требуется приложить немало сил.

— Я же сказала — четыре раза, — говорю я, открыв дверь.

Солнце ослепляет меня, а потом я теряю дар речи.

— Привет.

В переулке стоит Хана. Она бледная и напряженная.

— Я надеялась застать тебя здесь, — говорит Хана и переминается с ноги на ногу.

Секунду я даже не могу ничего ей ответить. Я испытываю невероятное облегчение — Хана здесь, она целая и невредимая. Но одновременно в сердце закрадывается тревога. Я быстро оглядываю переулок. Алекса нигде не видно. Возможно, он увидел Хану и она его спугнула.

— Ну? — Хана морщит лоб. — Ты впустишь меня или как?

— О, извини. Конечно заходи.

Хана быстренько проскальзывает мимо меня, а я еще раз оглядываю переулок и закрываю дверь. Я так счастлива видеть Хану, но в то же время нервничаю — вдруг Алекс появится, пока она здесь.

«Он не придет, — говорю я себе, — он наверняка ее увидел. Он должен знать, что сейчас сюда заходить небезопасно».

Я, конечно, не думаю, что Хана донесет на меня, но все же… После всех моих нотаций на тему безопасности и ответственного поведения я не стану ее винить, если она захочет сообщить об Алексе и обо мне.

Хана задирает блузку на спине.

— Ну и жарища здесь у вас.

На ней просторная белая блузка и джинсы свободного покроя с золотистым ремешком в тон ее волос. Видно, что Хана взволнована и очень устала. Когда она поворачивается кругом, оглядывая склад, я замечаю, что руки у нее в тонких царапинах.

— Помнишь, как я приходила к тебе сюда? Я приносила журналы и тот дурацкий старый радиоприемник. А ты…

— А я утаскивала из магазина чипсы и содовую из холодильника, — подхватываю я. — Да, помню.

Так мы проводили лето в средней школе, тогда я только начала работать в магазине. Я постоянно выдумывала причины, почему мне надо быть на складе, а Хана приходила днем и стучала в дверь пять раз. Очень тихо пять раз. Я должна была догадаться.

— Я получила твое сообщение утром, — говорит Хана.

Она поворачивается ко мне, глаза у нее кажутся больше, чем обычно, может, потому что лицо осунулось.

— Шла мимо, тебя за кассой нет, вот я и решила зайти с переулка. У меня нет настроения общаться с твоим дядей.

— Его сегодня нет, только мы с Джедом.

Я постепенно начинаю успокаиваться; если бы Алекс собирался зайти, он бы уже был здесь. Я не уверена — слышит ли меня Хана. Она нервно грызет ноготь большого пальца (я-то думала она давно бросила эту дурную привычку) и смотрит в пол, как будто увидела самый красивый кусок линолеума в своей жизни.

— Хана? Ты в порядке?

Хана содрогается всем телом, плечи ее сутулятся, она начинает рыдать.

При мне Хана плакала всего два раза. Первый, это было во втором классе, тогда во время игры в «вышибалу» кто-то угодил ей мячом прямо в солнечное сплетение. А второй в прошлом году. Тогда мы гуляли и увидели, как полицейские тащат в лаборатории девушку с делирией. Девушка сопротивлялась, и ее случайно с такой силой ударили головой о тротуар, что даже мы, хотя стояли в двухстах метрах, услышали этот звук.

От неожиданности меня словно парализует, я не знаю, что делать. Хана не закрывает лицо и не вытирает слезы. Она просто стоит с опущенными руками, крепко сжав кулаки, и так яростно трясет головой, что я начинаю опасаться, как бы она не упада на пол.

Я протягиваю к ней руку и касаюсь плеча.

— Тихо, тихо, Хана, все хорошо.

Хана отшатывается.

— Нет, не хорошо…

Она делает глубокий судорожный вздох и начинает говорить, захлебываясь словами.

— Ты была права, Лина. Ты все говорила правильно. Прошлой ночью… это было ужасно. Был рейд… Они накрыли вечеринку. О боже! Крики людей, собаки… Кровь, Лина. Там была кровь. Они избивали ребят, безжалостно били их своими дубинками по головам. Это было так страшно, так страшно…

Хана обхватывает себя за талию и сгибается пополам, как будто ее сейчас вырвет.

Она хочет сказать что-то еще, но слова застревают у нее в горле, а тело содрогается от сдавленных рыданий. Я делаю шаг вперед и обнимаю Хану за плечи. В первую секунду она напрягается — мы не