— Он говорит, что отправится с нами. У него жена в Афинах и двое детей. И офицер не ждет его назад.

— Нет, ждет. И я отвечаю за него.

Большой грек сказал маленькому, что ему придется вернуться. Тот опять заволновался.

— Он хочет с нами, — перевел большой грек.

— Это дезертирство, — сказал Квейль. — Вы меня не разубедите.

— Может быть. Но я думаю, лучше взять его с нами.

— Вы боитесь, что он проболтается? — спросил Квейль.

— Да. А это не шутка.

— Но будет очень печально, если вас обоих задержат.

— Я не дезертировал. Я не дезертир, — тихо, с ожесточением сказал грек.

— Простите меня, — сказал Квейль. Большой грек осторожно улыбнулся.

— Я понимаю вас, — сказал он. — Мы едем с вами.

— Скажите ему, что я его убью, если он кому-нибудь скажет хоть слово, — попросил Квейль.

— В этом нет нужды. Я буду с ним.

— На всякий случай. Скажите ему… скажите.

— Он говорит, что готов на все, лишь бы ехать с вами.

— О'кэй!

Квейль видел, что маленький грек чуть не плачет, и ему стало жалко его.

— Мне надо достать бензин. Бензин есть на аэродроме, милях в пяти от города.

— Чем мы можем помочь?

— Вы понесете бензин.

— Ладно. А каким путем вы думаете добраться до Афин?

— Кто-нибудь из вас знает дорогу через горный проход Метсово?

Греки поговорили между собой.

— Да. Знаем. Но в Триккала — немцы.

— В Янине тоже были немцы. Вы хотите ехать со мной?

— Да. Но как мы туда доберемся?

— Не думайте об этом сейчас. Сейчас нам надо достать бензин.

Квейль знал, что нельзя ехать на аэродром в автомобиле, потому что им пришлось бы проехать через весь город, чтобы выбраться на дорогу. А в городе проверяли все машины. Значит, надо идти пешком и принести бензин. Это продлится до утра.

— Итак, на аэродром. Скорей, надо спешить.

Когда они проходили по улицам, началась новая бомбежка. Квейль крикнул своим спутникам, и они побежали за ним. Все трое бежали, пока не миновали пещеру. Им были слышны разрывы бомб, залпами сыпавшихся на горящий город. За пещерой они пошли шагом.

Целый час пришлось им идти до поворота на аэродром. В сумраке тихой ночи Квейль видел огромные воронки от бомб. Он повернул к небольшой рощице, где греческие механики прятали бензин. Здесь возвышались ряды восемнадцатилитровых бидонов. Он произнес вслух: «Слава богу». Ясно было, что в руках такие бидоны не понесешь. Он попробовал сломать ствол молодого платана. Ствол был тонкий, но Квейль знал, что он смело выдержит четыре бидона. Он начал гнуть дерево взад и вперед, пока оно не сломалось у корня. Потом взял четыре бидона. Большой грек, видя, что он хочет делать, начал просовывать ствол в ручки бидонов; он сгибал их, пока ствол не прошел через все четыре ручки. Затем он взялся за один конец жерди, Квейль — за другой. Жердь гнулась, но не ломалась.

— Надо прихватить с собой еще одну жердь на случай, если эта сломается, — сказал Квейль и принялся за другое деревцо. Он сломал его и передал маленькому греку, чтобы тот нес. Маленький грек ничего не понимал, но все было ясно и без слов. Подняв ношу на плечи, они вышли обратно на дорогу.

Через полтора часа они добрались до окраины города. Немцы опять бомбили Янину. Квейль не хотел нести бензин во двор, где стояла машина. Он решил пойти на риск и оставить бидоны около госпиталя под охраной своих спутников. В машине было достаточно бензина, чтобы доехать до госпиталя, а может быть, даже чтобы выехать за город. И они пошли огородами, спотыкаясь на рытвинах и ухабах. Когда они подошли к госпиталю, Квейль сказал:

— Теперь я пойду за машиной. Вы оставайтесь здесь, никуда не уходите.

— А где машина?

— В штабе. С нами поедет еще сестра и другой инглизи.

Квейль побежал к пещере. Его плечи совершенно онемели от тяжести. Он проскользнул мимо часового у входа и отыскал Мелласа. Меллас разговаривал с каким-то военным, похожим с виду на генерала. Квейль подождал, пока они кончат. Меллас отдал честь генералу и, не останавливаясь, прошел мимо Квейля.

— Идите за мной, — сказал он Квейлю на ходу.

Когда они вышли из пещеры, Квейль сказал:

— Все в порядке. Я достал бензин. Сейчас едем.

— Как вам удалось?

— Ходил на аэродром. Я беру с собой двух греческих солдат.

— Есть у них приказ?

— Нет. Но не вздумайте задержать их. Они из тех заблудших, о которых вы рассказывали.

— Я пройду с вами к автомобилю. А где же девушка и другой инглизи?..

— Они ждут меня в госпитале.

— Когда поедете, не останавливайтесь. Я провожу вас до госпиталя.

— Вы не нарветесь на неприятности?

— Возможно, — сказал Меллас грустным тоном. — Но не все ли равно?

Они прошли к автомобилю, часовой не заметил их. Квейль осторожно дал газ, Меллас сел рядом с ним.

— Где выезд? — спросил его Квейль.

— Вон там. — Меллас указал вперед. На фоне зарева виднелся силуэт больших сводчатых ворот. Там тоже стоял часовой.

— Езжайте быстро, — сказал Меллас. — Не останавливайтесь, если часовой окликнет вас. Совсем не останавливайтесь.

Квейль включил мотор. Давно уже он не правил автомобилем. Машина пошла криво, но он крепко нажал акселератор. Автомобиль едва не задел ворота, когда они проскочили в них.

В госпитале был еще больший хаос, чем прежде. Чувствовалась безнадежность, и безнадежность увеличивала хаос. Когда Квейль ушел сердитый, Елена забеспокоилась. То, что было в душе у них обоих, это было для нее теперь самым главным. И она знала это. Она знала это теперь, потому что он вернулся и потому что была безнадежность.

Она вынимала из тазиков длинные ленты, бинтов и бросала их в большую корзину, чувствуя безнадежность. Грязь и запекшаяся кровь на бинтах не вызывали в ней больше физического отвращения. Вначале ее отталкивали многие вещи, она близко видела жизнь и смерть — живое, которое становится мертвым. Она пришла к заключению, что во всякой смерти есть что-то нечистое, что нет смерти без запаха и никогда смерть не бывает желанной. Ее пугала смерть, та прямота и внезапность, с которой она действует на тело. Нет ничего столь обрывистого, — будь то смена жары и холода или даже край пропасти, — нет ничего столь обрывистого, как переход от жизни к смерти.

Ею владел скорее физический страх, чем ужас. Ужасов для нее не существовало после всего, что ей пришлось видеть. Разве только перед необычайным физическим уродством. Как, например, у того мальчика, которому оторвало нос и выбило глаз. Хотя был еще более тяжелый случай: глубокий старик, у которого оторвало руку и ногу с одной стороны… с правой… Нет, с левой. Как он лежал? На животе. Значит, — с левой. У него был страшный вид… ничего нельзя представить себе безобразнее. Чернеют конечности и лицо становится желтым, как только конечности мертвеют, хотя с медицинской точки зрения они еще не мертвы. И вот теперь ей придется расстаться с этим. Он рассердился на нее, но она вовсе не разыгрывала героиню, когда сказала ему, что не может уйти отсюда… Она может это доказать.