Я сейчас думало о своей собственной, личной жизни, и мне кажется, что капитализм хоть по крайней мере не совсем лишает меня возможности строить ее так, как я хочу…

Но Уотертону, очевидно, уже надоело обсуждать личные затруднения Тони, и он не стал возражать, а перевел разговор на забастовку горняков, ожидавшуюся в мае, и нарисовал жуткую картину гражданской войны и бедствий, «если только правительство не проявит достаточно твердости». Тони постарался уверить его, что правительство, поскольку ему придется защищать свои собственные священные интересы, проявит всю твердость, на какую оно способно, но, конечно, это было слабое утешение. На этом разговор и кончился, — как обычно бывает с разговорами — они кончаются приблизительно тем же, с чего начались. Однако Тони почувствовал несколько большую уверенность в том, что он не сдастся и настоит на своем вопреки всем, в том числе и Маргарит.

В конце марта Тони пришел к окончательному решению и начал действовать не откладывая. Он затруднился бы объяснить, что именно заставило его решиться. Вероятно, решение это было фактически принято гораздо раньше — еще когда он бежал из Трувилля, — и осуществление его было только вопросом времени, которое потребовалось ему, чтобы осознать совершившийся в нем перелом.

На апрельском заседании правления, после того как была разыграна обычная торжественная церемония, — служители культа денег механически выполнили установленный, хотя и не имеющий значения ритуал, — Тони подал письменное заявление об уходе с просьбой вернуть ему его небольшой капитал. Будь это для него менее серьезно, его, несомненно, позабавила бы и вся эта смехотворная процедура и различные степени комического возмущения, ужаса и добродетельного негодования, вызванных его простым поступком.

— Что это? Что это? — вскричал председатель, пробегая вытаращенными глазами коротенькое заявление. — Заявление об уходе! Ну, ну, Кларендон, что за шутки, первое апреля, было вчера.

— Я не шучу, — сказал Тони спокойно, стараясь пользоваться их фразеологией. — Этот документ является результатом серьезно обдуманного мною решения, и я прошу правление дать ему ход.

— Но ведь это же невероятно, неслыханно! — воскликнул председатель, откинувшись на спинку своего трона и хлопнув рукой по столу, — жест, долженствующий означать непреклонную волю и острую, как шило, проницательность. — Человек в вашем возрасте, у которого вся жизнь впереди, с теми перспективами, какие мы можем ему обеспечить, подает заявление об увольнении. Знаете, Кларендон, я… я, право, вынужден просить у вас серьезного объяснения! Да, объяснения! — повторил он, обводя глазами сидевших за столом, как бы ожидая аплодисментов за свою твердую и мудрую позицию.

Среди собравшихся пробежал сдержанный ропот:

«Да, да, безусловно!», «Совершенно правильно!», «Необходимо добраться до сути дела!» Комическая сторона происходящего едва не заставила Тони расхохотаться, что было бы весьма опасно, а остановившийся полный изумления взгляд дядюшки Маргарит не облегчил его тяжких стараний подавить разбиравший его смех.

— Мне очень жаль, если вы видите в этом, гм…

… что-то ненормальное, — сказал Тони, борясь со смехом, — но я намерен это сделать. Что же здесь особенного, если человек уходит со службы?

— В ваши годы… — возразил председатель. — И как мы можем быть уверены, что вы не собираетесь перейти к нашим конкурентам, со всеми теми ценными секретами, которые у нас выведали?

— Я не знаю никаких ценных секретов, — отвечал Тони, — но, во всяком случае, я даю вам слово, что не разглашу ничего из того немногого, чему я научился здесь, и не перейду ни в какую другую фирму.

— И потом это изъятие вашего капитала? — Председатель не обратил внимания на последние слова Тони. — Сумма большая! Для нас это крайне неудобно. Вы намерены выбросить ваши акции на рынок?

— Нет. Конечно, если другие пайщики пожелают их купить, я готов ждать любой приемлемый срок, В противном случае я буду сбывать их небольшими партиями.

— А почему бы вам не оставить их в деле? Вы имеете солидные гарантии и получаете высокий дивиденд.

— У меня имеются серьезные основания личного характера для изъятия из дела этих денег.

Председатель глубоко вздохнул и обвел взглядом сидящих вокруг стола, словно говоря: «Ну, что нам делать с этим неблагодарным мерзавцем?» Тут дядя Маргарит, который до сих пор сидел молча и только весь побагровел, вмешался в дело.

— Можно ли допустить, что вы серьезно настаиваете на вашем нелепом заявлении? — обратился он к Тони.

— Совершенно серьезно.

— Предположим, что мы откажемся считаться с ним? — Пресловутая железная воля проявилась во всем ее расцвете.

— Боюсь, что вам придется с ним считаться, — сказал Тони просто. — Мое решение бесповоротно.

— Следует ли нам предположить, что ваш… э… необъяснимый поступок означает неуверенность в финансовом положении общества?

— Нимало, — равнодушно ответил Тони. — Я ничуть не сомневаюсь в том, что оно вполне, как у вас говорится, здорово.

— Значит, вы собираетесь уйти в другое дело?

Подумайте хорошенько. Это опрометчиво в вашем возрасте, особенно когда вы уже, несомненно, пошли в гору.

— Ничем таким, что вы называете «делом», я не собираюсь заниматься.

— Вы хотите уверить меня, что в ваши годы вы собираетесь «уйти на покой» и ничего не делать? Прозябать в праздности? Как это возможно с вашим ничтожным капиталом?

— С меня хватит. И уверяю вас, что буду гораздо больше занят, чем когда-либо был занят здесь.

— Я вас не понимаю.

— А так ли это важно? — устало спросил Тони. — Я тут ничем помочь не могу. Мне кажется, вполне достаточно того, что я сам отдаю себе отчет в своих желаниях.

Дядя побагровел еще больше, и Тони собрал все свое мужество, ожидая вспышки гнева, но старика, по-видимому, осенила какая-то мысль, и он обратился к председателю самым проникновенным менторским тоном, который, как было известно Тони, он надеялся в некий прекрасный день перенести в Палату общин.

— За время моей долголетней деятельности, — сказал он, — многие молодые люди попадали в мой кругозор. Мне кажется, что я могу взять на себя смелость утверждать, что мне известны все трудности и опасности, которые сопутствуют успешной деловой карьере, и я хотел бы, если вы разрешите, внести маленькое предложение в связи с этим неудачным и недальновидным шагом нашего молодого друга.

— Пожалуйста, — сказал председатель.

— В такое напряженное и неустойчивое для промышленности время, как сейчас, каждый человек в интересах государства должен быть на своем посту.

Мне нет надобности напоминать вам, что налоговое бремя тяжело, а трудности получения прибылей все возрастают. Нельзя швыряться людьми.

«Как он борется за то, чтобы удержать деньги в семье, — подумал Тони, — пожалуй, сейчас мы еще услышим, что нельзя гневить бога».

— По моему мнению, наш юный друг, у которого нет ни нашего опыта, ни присущего нам чувства ответственности, проявляет непостижимое легкомыслие.

Но молодые, они и есть молодые, и нам, знающим жизнь лучше их, приходится проявлять к ним снисходительность до тех пор, пока они по-настоящему не впрягутся в работу.

— Старый ханжа, — пробормотал про себя Тони, — не воображай, что тебе удастся запрячь меня в ярмо.

— По-моему, наш молодой друг действует поспешно, под влиянием момента, не подумав серьезно о последствиях, и я полагаю… более того, я убежден, что мы должны дать ему возможность тщательно взвесить все стороны его поступка. Предложение, которое я бы позволил себе внести, заключается в том, чтобы предоставить ему двухмесячный отпуск, в течение которого он хорошенько подумает о своем намерении.