Венечка упал на спину и потерял сознание.

Потом Лючано будет ломать голову, вспоминая: получил он от графа третье, решающее согласие или нет и чудо произошло на самом деле?

Но вскоре оставит это пустое занятие.

— Помпилианский раньше учил?

— Нет, господин медикус-контролер.

— А на каком языке я сейчас с тобой разговариваю?

Тарталья задумался. А действительно, на каком?

— На помпилианском?

В его голосе не прозвучало особой уверенности.

— Посмотрите на этого раба! — Медикус-контролер весело расхохотался, хлопнув себя по коленке. — Он не знает, на каком языке говорит!

Затем, мгновенно став серьезным, он вновь нырнул в пульсирующие недра спирального нейротомографа, откуда объявился минуту назад, чтобы задать Лючано пару странных вопросов.

Тарталья не знал, является ли медикус-контролер просто корабельным врачом или заодно выполняет дополнительные, не свойственные обычным докторам функции? Но вызову на медосмотр обрадовался: хоть какое-то разнообразие.

Вместо монотонной «гребли» в ходовом отсеке, работы на камбузе, уборки помещений…

«Рекомендованный досуг» — помпилианцы скорее откусили бы себе языки, чем назвали бы его «свободным временем»! — периодически выпадая рабам, проходил вымученно. Хочешь, смотри визор — те каналы, что включил дежурный. Большинство народа часами пялилось на бесконечные похождения героев «Святой Агнессы» или «Предупреди заранее». Хочешь — разминайся на портативных тренажерах, как в вудунской тюрьме. Особой надобности в физкультуре не возникало: спали рабы в тонус-коконах, которые во сне стимулировали мышцы лучше всякой гимнастики. Лючано даже сбросил живот и перестал сутулиться.

— Забавно, очень забавно…

«Что он увидел в мониторе? — Тарталья делал вид, что если чего и ждет от жизни, так это конца осмотра. — Когтистого Лоа? Вряд ли. Может, я болен экзотической болезнью? Тогда экс-легату придется меня лечить — не за совесть, конечно, но за страх предстать перед судом. Если с рабом Борготтой что- нибудь случится… если состояние нашего дивного организма и чудесной психики по истечении срока наказания не будет соответствовать исходной матрице…»

Лючано ухмыльнулся со злорадством.

По крайней мере, на это он еще был способен.

Однако врач не обратил на ухмылку раба никакого внимания, и все злорадство пропало втуне. Кажется, медикус-контролер хотел еще о чем-то спросить обследуемого — но передумал.

Не глядя, он ткнул пальцем в сенсор коммуникатора.

— Гай? Зайди ко мне, когда сможешь…

И махнул рукой «клиенту»:

— Раздевайся и лезь сюда.

Забираясь в диагностическую капсулу, Лючано вспоминал свои попытки заговорить с другими рабами. Крах надежд едва не вверг его в тяжелейшую депрессию. Общаться с себе подобными на галере мог лишь законченный псих. На него смотрели с непониманием, молча отворачивались или отвечали односложно. Лишь немногие пытались хоть как-то поддержать беседу — но их тоже не хватало надолго.

Очень скоро выяснилось: те, в ком не угас интерес к общению, — новички.

Вроде Тартальи.

Брамайни Сунгхари, соседка по «гребной скамье», попала в рабство за долги мужа около полугода назад. Ее трижды перепродавали из рук в руки, пока она не очутилась на «Этне». Близнецы-гематры, десятилетние Давид и Джессика, стали рабами всего три месяца назад, но, как это произошло, рассказывать не желали. Зато охотно вступали в разговоры на другие темы.

— Нам нужно общаться с людьми, — заявила Джессика, серьезная, как распорядитель похорон. Ее неморгающий взгляд поначалу угнетал Лючано, но спустя неделю он привык. — Иначе мы будем деградировать и станем совсем глупыми.

— Наши взрослые в таких ситуациях умеют работать сами с собой. Ставят себе задачи и их решают, — поддержал ее брат. — Или разделяют сознание на две квазиличности и играют в многослойные ассоциации. А мы маленькие, мы не умеем. Нам нужно прямое общение.

— Да. Чтобы нам ставили задачи, а мы их решали.

— Я бы с удовольствием, — улыбнулся детям Лючано. — Но я не знаю, какие задачи вам ставить. Сколько будет триста двадцать пять умножить на семь тысяч шестнадцать?

— Два миллиона двести восемьдесят тысяч двести, — хором ответили близнецы. — Это не задача. Это детская «погремушка». Для сосунков.

— Ну, если для сосунков… Знаете, дорогие мои, я думаю, вы вполне можете ставить задачи друг другу.

— Не можем. — Давид печально вздохнул. В лице его на миг пробилось что-то от нормального мальчишки. Только очень грустного. — Мы слишком похожие. Когда я спрашиваю Джессику — она уже знает ответ. И я знаю. Мы думаем одинаково. Ну… почти одинаково. На девяносто три процента.

— Вы надеетесь снова стать свободными?

Задавая этот вопрос, он понимал, что тычет пальцем в открытую рану. И делал это намеренно. При беседе с маленькими гематрами все время хотелось затрагивать животрепещущие, эмоциональные темы — иначе казалось, что говоришь с машиной.

К сожалению или к счастью, но ответ Давида был прост и скучен:

— Мы считали. Вероятность — семнадцать процентов.

— Только это неточно, — вмешалась Джессика. — Слишком много факторов. Погрешность…