Кукла счастлива.
Правда, потом она не любит вспоминать, что прибегала к услугам кукольника.
— На ваши плечи легла забота о процветании Отчизны! Могущество Помпилии, ее способность обеспечить своих граждан необходимым для процветания количеством рабов… дать отпор любому агрессору…
Лючано не сразу обратил внимание на пульсацию в висках. Проклятье! Знакомая боль подобралась незаметно, как наемный убийца. Теперь она уверенно распространялась от висков к темени и затылку, захватывая все новые и новые территории, обращая в рабство чувства и мысли на манер победоносных армад гард-легата Тумидуса.
На лбу Тартальи выступил холодный пот.
Только не сейчас! Он давно не работал с куклами! Критическая пси-масса не могла накопиться. Почему же боль настигла его?
Вчерашний ученик бокора!
Бесконечный, обреченный танец. Отчаяние и мольбы испуганной туристки. Наука старика-экзекутора Гишера. Милосердие, мучительное милосердие, которое нельзя было дарить. Не в этом ли причина? Хватит! Отставить панику! Сейчас главное — держаться. Не пустить боль наружу, заблокировать каналы, не дать ей выплеснуться в куклу.
Хоть бы эта речь поскорее закончилась! Есть шанс вытерпеть, дотянуть…
Он не дотянул.
Боль тараном ударила изнутри, сметая выставленные преграды. Пламя вырвалось наружу, в нити, ведущие к гард-легату. Наполнило их, словно вода — резиновый шланг.
— …доверена слава и гордость Империи — корабли ее военно-космического флота!
Помпилианец запнулся. Лицо его на миг исказилось, но легат справился. Лючано, сам изнемогая от боли, рвущей голову на части в неистовстве частичного заключения, все же сумел оценить выдержку и силу воли Тумидуса. Да, кавалер ордена Цепи умел не только причинять, но и терпеть боль.
Кроме кукольника и куклы, никто ничего не заметил.
— Вы должны быть достойны славы ваших отцов и дедов.
Легат говорил ровно, слишком ровно. Бесстрастностью он сейчас напоминал гематра. Лючано из последних сил старался удержать львиную долю боли в себе, отсекая жгучие щупальца от помпилианца. Он продолжал выводить текст речи из глубины памяти на доступную клиенту поверхность. Но после этого не оставалось сил на выверенность интонаций и патетику жестов. Лицо Тумидуса превратилось в ледяную маску. Легат по-своему боролся с транслируемой болью, заставляя мускулы не дергаться, а губы — выталкивать наружу необходимые слова.
Когда же кончится эта речь?!
«Шоу должно продолжаться», — сказал из немыслимого далека маэстро Карл.
До конца?
«До конца, малыш».
В глазах темнело, пот градом катился по лицу. Горсть за горстью он вычерпывал колодец памяти легата. Еще чуть-чуть. Еще капельку. И еще. Как хорошо было бы выплеснуть боль в куклу, всю боль без остатка, и вздохнуть с облегчением. Нет, нельзя.
Сколько еще осталось?
Неужели это последняя фраза? Не может быть…
Тарталья собрал в кулак остаток сил. Улыбнулся, отчего боль взорвала череп и попятилась прочь. И дернул все нити сразу, возвышая голос легата, возвращая блеск глазам оратора, вздымая руку в финальном жесте.
— Слава Отечеству!
Тьма толкнула его мягкими лапами, опрокидывая навзничь.
Контрапункт
Лючано Борготта по прозвищу Тарталья
(двадцать лет тому назад)
— Закат стекает в море, как кровь моих врагов! — басом продекламировал вождь Куйкынняк, воздев руки к небу.
Браслеты из золотых цветов ира-ира упали ниже локтей. Обнажились предплечья: мощные, бугристые, со вздутыми венами. На левом красовались ряды шрамов. Это означало, что вождь пережил не одну дюжину схваток за титул главы племени, искусно владея кривым серпом из обсидиана.
Грудь силача покрывала густая черная шерсть, словно у оборотня тайэ, живущего, согласно местным суевериям, на заброшенных кладбищах.
Жест «воздевания рук» ясно сказал почтенному собранию: Куйкынняк совершил зачин первой песни. Кто-то обязан был продолжить, иначе конец света не заставил бы себя ждать. Да что там конец света! — сорвалась бы заключенная вчера сделка, выгодная обеим сторонам, определив судьбы многих сотен людей до конца их жизни…
— Смешались соль и сладость в багряной глубине! — поддержал собрата вождь Ралинавут.
Топнув босой ногой, он трижды дернул себя за косу и сплюнул на землю. Слюна была мутно-зеленой от жвачки. Тем самым вождь обозначил свой вклад в развитие образа, предложенного могучим Куйкынняком. Хрупкий и тщедушный, Ралинавут правил союзом диких горных племен «рэра» не жаркой силой воина, но скользкой мудростью змеи. Вот и сейчас он поспешил возгласить вторую строку, стараясь, чтобы его никто не опередил. Хитрец знал, что третья и четвертая строки подобны тишине в ущелье — опасны и подозрительны.
Рисковать при зачине Ралинавут не желал.
— Вчера я пил из чаши, сегодня из ладоней!
Ага, кивнул Лючано, глядя, как третий из вождей, красавец Мэмэрэн, обходит собравшихся ритуальным шагом «ое», демонстрируя проявленную доблесть. Молодой невропаст без видимых причин был уверен заранее: Мэмэрэн и никто иной в этом собрании первым введет в песню посторонний, чуждый образ, внешне ничем не связанный с образами-предшественниками.
Следом за блистательным вождем шел великан-побратим с опахалом из хвоста птицы кун-де-лель. Побратим ухмылялся, гордясь отвагой соплеменника. Вступать третьим на Кемчуге считалось уделом храбрецов, сорвиголов, способных внезапным маневром решить исход боя.
Две жены силача Куйкынняка и пять жен хитреца Ралинавута смотрели на красавца с обожанием. Восемь жен Мэмэрэна, встав на четвереньки, мотали головами, славя великого мужа. В их волосах ярко блестели темно-лиловые пучки страстоцвета, распространяя одуряющий аромат. Любуясь верными женами, двенадцать старейшин из трех племен пустили по кругу горшок с хмельной бузой, сваренной из проса и патоки. После каждого глотка старцы громко восхваляли таланты сородичей.
Наступал срок завершения первой песни.
