Архатом вслед за безумным поваром… Лабиринт, галереи, суровый строй манекенов-убийц, и рядом с каждым – еле различимый силуэт.
Ближе всех стояли двое: безвекий и однорукий.
Бодхидхарма и его преемник, второй патриарх Шаолиня Хуэй-кэ.
«Если у второго патриарха нет руки, – вдруг подумалось Змеенышу, – то где же у него выжигались почетные клейма?!»
Мысль была настолько глупой, что умирать с ней не хотелось: ни у кого из обитателей тайной комнаты не было мастерских клейм – они не покидали Лабиринта, не обнимали раскаленный кувшин при выходе и не нуждались в знаках-подтверждениях.
Змееныш открыл глаза.
Прямо перед его лицом тигр сцепился с драконом.
Правая рука – с левой.
Преподобный Бань успел вовремя.
А призраки все стояли в обнимку с манекенами, все смотрели на копошащихся во тьме людей…
Они замерли друг против друга – два лучших бойца Поднебесной.
Припавший к земле клейменый сэн-бин, мирской символ Шаолиня последних десятилетий, сражавшийся на всех помостах империи, и никому не известный вне обители повар, взмывший вверх и распластавший руки-крылья под самым потолком, сочившимся влагой.
Дети Лабиринта.
И виделось небывалое: на предплечьях Фэна синеватым светом отблескивали такие же тигр и дракон, какие были выжжены на руках монаха из тайной службы, – только мастерские клейма повара больше походили на трупные пятна.
Казалось, улыбки пробежали по вырезанным лицам манекенов, и бесстрастно усмехнулись призраки: никогда за всю историю Шаолиня в Лабиринте не сражались человек с человеком, монах с монахом.
Но умерла минута, затем другая, и тряпка разочарования мигом стерла чудовищное веселье, как иероглифы с деревянного диска, – повар-урод вдруг неуклюже качнулся, крылья опали двумя плетями, дико задергались рубцы на щеке, приоткрылся провал искаженного рта…
– Наставник Чжан? – робко прозвучало во тьме.
Монах из тайной службы не двинулся с места.
– Наставник Чжан? – Слова падали из черной пропасти рта в черную сырость, и от каждого слова деревянные манекены пробирала неведомая им дрожь. – Это вы? Это действительно вы?.. Мальчик мой…
В боковой галерее ворочался, пытаясь встать, даос.
Беззвучно стонал судья Бао.
Прижался к стене малыш-инок.
Утонул в туши, пролитой из чернильницы Закона, лазутчик жизни.
Скалились звери с рук монаха; скалились мертвой усмешкой, словно отрубленная голова на бамбуковом колу.
– Мальчик мой… мне снилось, что ты погиб!.. Что твои прославленные руки прибиты на потеху зевакам… Я не верил! Я знал – это ложь!.. Я знал… то был злой сон!.. Злой…
Сухой стук – диск с иероглифами вывалился из-под мышки повара, но преподобный Фэн не заметил этого. Едва волоча ноги, словно на него разом навалились все восемьдесят пять прожитых лет, изуродованный повар двинулся к монаху.
Тот не шевелился.
Лишь сутулился – едва заметно, как под кангой Восточных казематов.
Приблизившись вплотную, повар внезапно рухнул на колени и припал бледными губами-шрамами к ладони монаха.
– Наставник Чжан… – скорбно прошуршало по Лабиринту. – Ах, наставник Чжан…
Одинокая слеза мутным высверком запуталась в рубцах, вильнула в сторону, к шевелящимся губам; смешала соль свою с солью еле слышного шепота и омыла чужую ладонь.
– Мне снился сон, наставник Чжан…
В это мгновение Змееныш ужалил.
4
– Если хочешь, теперь ты можешь убить меня, – сказал лазутчик преподобному Баню, глядя на поверженного повара – крохотную скорчившуюся фигурку, тщетно пытавшуюся только что дотянуться до своего диска.
– Он мертв? – после долгого молчания спросил Бань, отворачиваясь.
– Еще нет. Обычный человек после «змеиной жемчужины» лежит в оцепенении до получаса и лишь потом уходит к предкам; этот протянет не меньше часа.
Подошедший сзади Маленький Архат тронул плечо монаха. Для этого малышу даже не пришлось тянуться – преподобный Бань все еще находился в боевой стойке, словно готовясь к несостоявшейся схватке.
Детская ладонь погладила напряженные жгуты мышц, двинулась по еле зажившим шрамам от канги – и преподобный Бань шумно вздохнул и расслабился.
– Что же теперь? – спросил он.
– Не знаю, – ответил лазутчик.
Он и вправду не знал.
Лань Даосин удостоверился, что судья Бао еще дышит, подобрал любимую шапку, нацепил ее на макушку и принялся ворожить над раненым другом.
– За все надо платить, – бросил даос, не отрываясь от своего занятия. – За все…
– Это ты о нем? – Змееныш мотнул головой в сторону недвижного Фэна.
– Нет. Это я о нас. Мы сделали предначертанное и теперь можем не радоваться победе и не унывать от поражения. Потому что мы победили и проиграли. Одновременно. Смерть безумца повара ничего не изменила. Смотрите.
Железная Шапка порывисто встал и, не глядя, мазнул рукавом по ближайшей стене. Ослепительный свет заставил всех зажмуриться, а когда глаза вновь обрели способность видеть – стены не было, и медный диск солнца купался в желтой пыли, покрывавшей равнину…
И день отшатнулся от равнины Армагеддона, поля Рагнаради и места Судного Дня.
Плечом к плечу стояли они на холмах, скудной цепью ограждая миры Желтой пыли – чародеи-даосы в ало-золотистых одеяниях, лазоревые небожители Пэнлая и Западного рая, ощетинившиеся демоны ада Фэньду, Яшмовый Владыка, Князь Темного Приказа, грустная богиня Чанъэ, бодисатва Гуань-инь, царь обезьян Сун У-кун, старец Шоусин…
А на них, волна за волной, накатывалось неведомое.
Трубил рог Хеймдалля, предвещая всеобщую гибель, и вторили ему трубы Дня Гнева, звезда Полынь рушилась в пенящиеся водоемы, пес Гарм с обрывком привязи на шее несся рядом со всадником бледным, имя которому – смерть; железнокрылая саранча расплескивала валы озера серного, мертвые вставали из могил, Число Зверя проступало на чешуйчатом небосводе, а за неисчислимыми рядами атакующих колоннами возвышались две фигуры: одна в белом трауре, вторая в черной коже.
Ждущие своего часа Добро и Зло.
Только Добро и только Зло.
«Кар-р-рма!» – хрипел гигантский ворон, чуя поживу.
И Владыка Янь-ван еще успел лихо закрутить ус и наклониться к Владыке Восточного Пика, чтобы подбодрить друга перед последним сражением…
Они стояли скудной цепью на холмах.
Они еще стояли.
– Скоро нас не будет, – тихо добавил Лань Даосин, и видение исчезло.
Темнота ослепила замерших людей; темнота была ярче света.
– Очищение диска, – выдохнул Маленький Архат. – Жесткое очищение…
Никто не поинтересовался: что имел в виду малыш-инок?
