кляла любимца, к которому искренне привязалась, вдоль и поперек.
Авось, сложится судьба у парня!
Она не ошиблась. На собрании «Школы» решили отправить Хулио в реттийский Универмаг. Требовались деньги: обучение стоило дорого. Кастигарии поскребли по сусекам и приуныли. Однако не прошло и недели, как феей на белом единороге в Ластице объявилась… Кончита Остерляйнен! Слезы, объятия, пир горой – как и положено в сказках со счастливым концом.
Мать приехала в Ластицу с новым мужем – рыбацким старшиной, похожим на медведя, заросшего до глаз рыжей бородой. На радостях Хулио обложил нового отчима таким загибом, что рыбак проникся к пасынку громадным уважением.
– Где Валдис? – боясь услышать ответ, спросил парень.
Валдиса зарезали в порту. Удача отвернулась от него, и в картах, и в любви. К счастью, растранжирить состояние Тойво ему не удалось – основной капитал был вложен в дело. Валдис играл в долг, попался на крапленых картах; вскоре труп его всплыл в заливе – камень плохо привязали. Убийц не нашли, да особо и не искали.
После этого Кончита словно проснулась. Сердце чуяло: сын жив. Валдис уверял, что его друзья ведут поиски сбежавщего пасынка, и Кончита, как ни странно, верила. Любовь – загадочная штука. После смерти второго мужа вдова наняла легавого волхва. Идя по следу, волхв столкнулся с Хулио на рынке. Парень и представить не мог, что желая незнакомцу феникса в задницу, приближает встречу с матерью!
Прожив месяц в родном доме, Хулио уехал поступать в Универмаг. На средства отца, выделенные ему матерью. По пути в Реттию он заехал в Ластицу – попрощаться с милой сестрой Бальзаминой. Прощание вышло на славу. Очевидцы говорили, что на проводах Бальзамина превзошла себя, да и Хулио не оплошал.
Пир души, честное слово.
'Я, Джошуа Горгауз, королевский маршал на Строфадах, гниющий в резервации десятый год, в здравом уме и трезвой памяти, выпив все, что было в доме, и не допросившись у тетки Берты даже глоточка из ее запасов, заявляю острову и миру:
– Чтоб они сдохли, эти гарпии!
Мое прошение об отставке съели крысы из канцелярии…
Они предложили мне свои услуги. Хочешь, мы излечим тебя, сказали они. Овал Небес! Нет, я хитер. Я не сразу отказался. И не взялся за оружие. Чем я болен, спросил я, делая вид, что поддался на их уловку.
У тебя паразит на якоре, сказали они.
Не понимаю, ответил я.
Война закончилась давным-давно, сказал Стимфал. Остальные разлетелись, оставив его вести переговоры. Войны больше нет, а ты воюешь до сих пор. Ты бросил якорь в войну. В ненависть, вражду, кровь. В тела погибших друзей. В трупы убитых врагов. В простое, военное разделение: здесь-там, за- против, свой-чужой. Якорь зацепился намертво, цепь держит тебя.
Вы бы видели, с каким спокойствием он это говорил. Словно приказчик, делающий ревизию в лавке.
Да, сказал я. Цепь держит. И будь я проклят, если забуду те дни. Возможно, единственные, полные до краев дни, которые были в моей жизни. Боль, страх, ярость. Пожар души. Страсть, гнев. Радость побед, скорбь поражений. Они навеки со мной, до самой смерти.
Они навеки с тобой, согласился Стимфал. Якоря – ваше природное свойство. Это, в сущности, не смертельно. Иначе вы, люди, уже оставили бы Квадрат Опоры, и память о вас стерлась бы.
Это было бы хорошо, спросил я.
Это было бы ужасно, ответил он. Предположим на минутку, что вы исчезли. Вас нет, а мы есть. Не ухмыляйся, я не тешу себя несбыточными иллюзиями. Я всего лишь предполагаю. Вас нет. Мы – есть. И с этого момента мы заточены не в резервацию – в темницу. Наша свобода ограничивается так, как ты и вообразить не в силах. Вселенная перестает расширяться, крылья теряют смысл.
Не спрашивай, почему. Я не смогу тебе объяснить. У тебя – паразит на якоре войны. Любое мое объяснение ты воспримешь, как военную хитрость.
От крепкого якоря можно умереть, спросил я.
От якоря – нет, ответил он. Умирают от паразитов. Отягощенный мощным паразитом, якорь не просто держит – он тянет на дно. Мы не предлагаем уничтожить твой якорь. Мы предлагаем убить паразита. Рано или поздно он сведет тебя с ума.
Нам не хотелось бы твоей смерти.
Я сделал вид, что размышляю. У вас – не так, спросил я. У вас нет якорей, да? Он кивнул. И начал рассказывать. Вечный Странник! Слушая Стимфала, я верил ему. Потому что всегда знал: гарпии – звери. Животные. Нелюди. Хуже упырей. Туловище, голова, женские груди – ложь, притворство.
Между нами – пропасть, которую следует наполнить огнем.
Он хотел унизить меня, а унизил себя. Рассказать такое! – я бы сдох в мучениях, а не признался… Гарпии лишены того, что они зовут якорями. Воспоминания и надежды, прошлое и будущее – они ободрали все, что позади, и все, что впереди, как липку. Как перья в период отшельничества. Их память чиста от накипи чувств. Их чаяния свободны от сердечного трепета. Если гарпия испытывает чувства, то они ограничены сегодняшним днем.
Стимфал любит свою дочь. Но он любит ее, когда видит. Когда дочь – здесь, рядом. Стоит им расстаться, и он просто о ней вспоминает. С равнодушием, достойным подлеца или истукана. Он плачет над могилой соплеменников, погибших в бою. Но плачет, кружа в небе над этой, будь она проклята, могилой. Улетев прочь, он всего лишь их помнит.
Прошлое для гарпий – бесчувственно.
Будущее для гарпий – бесстрастно.
Я слушал, молчал и втайне хохотал. Он не врет, понимал я. Он говорит правду, не стесняясь ее извращенности. С единственной целью – убедить меня согласиться на их вмешательство. Пустить гарпию в душу. Лазутчик под видом борьбы с паразитом вгрызется в мою сокровенную суть. Выжжет то, чем я дорожу. Коварно превратит жеребца в мерина.
И сделает Джошуа Горгауза подобным гарпии.
Война уйдет. Перестанет сниться. Я буду изредка вспоминать – зевая, без лишних страстей. Назову врагов друзьями. Буду гладить по головкам вражеских детей. Буду сюсюкать над вражьими внуками. Прощу смерть соратников. Извинюсь за причиненные – ха-ха! – обиды.
Обращусь в червя.
Ну что, спросил он. Уйди, ответил я. Уйди, или я тебя убью. И никогда – слышишь! – никогда больше не подлетай ко мне с такими предложениями. Я, королевский маршал в вашей резервации, до конца жизни – на войне. То, что я много пью и не стреляю из арбалета по вашей молодежи, ничего не значит.
Твое дело, сказал он.
Я видел, что он огорчен моим отказом. Еще бы! – Джош Кровопийца не поймался на их уловку. Ни завтра, ни послезавтра, ни в какой другой день Стимфал не возвращался к этому разговору. Забыл? – нет. Понял, что я непреклонен? – не в том суть.
Согласно природе гарпий, он стал равнодушен к моему отказу. И еще более равнодушен – к надежде когда-нибудь добиться согласия. Животное. Сволочь. Я бы убил его, если бы знал, как скрыть убийство.
Я до сих пор на войне.'
Матиас Кручек отложил дневник в сторону.
«Мы неспособны к мести, – вспомнил он слова Келены. – Для мести нужны мощные якоря – в прошлом и будущем. Еще лучше – якоря, зараженные паразитами. У нас их нет, понимаете? Как у вас нет крыльев…»
У них нет якорей. Ни вчера, ни завтра – нет.
Возможно, поэтому они летают?
«Вас нет, а мы есть, – перечитал доцент слова Стимфала, гарпия, который сражался за свободу, был выкуплен из плена Шестируким Кри и сейчас доживал свой век на Строфадах. – Я всего лишь предполагаю. Вас нет. Мы – есть. С этого момента мы заточены не в резервацию – в темницу. Наша свобода
