себе на пальцы, как это делают азартные игроки в кости, надеясь выбросить горячее число. А тогда вновь начал нащупывать вокруг, пока его пальцы не нашли кнопку.

— Бог, — произнёс он. — Это Твой слуга, Джеймс Ренни. Пожалуйста, сделай так, чтобы этот старый, никчёмный драндулет завёлся. Во имя Твоего Сына, Иисуса Христа, я прошу Тебя.

Он нажал кнопку стартера.

Ноль.

Он сел в темноте, свесив ноги в погребок с баллонами, стараясь загнать назад панический страх, который хотел было появиться и сожрать его живьём. Он должен думать. Это единственный путь к выживанию. Но думалось тяжело. Когда ты в темноте, когда твоё сердце в любой момент угрожает бунтом, думать тяжело.

И что в этом самое плохое? Всё, что он сделал, ради чего работал в течение последних тридцати лет своей жизни, казалось призрачным. Как те люди, которые остались по другую сторону Купола. Они ходили, говорили, ездили в машинах, даже летали на самолётах и вертолётах. Но ничто из этого не имело значения, под Куполом ничто не имело значения.

«Возьми себя в руки. Если Бог тебе не помогает, помоги себе сам».

— Хорошо. Первым делом свет. Даже коробка спичек — уже дело. Должно же что-то лежать на какой-то из полок в другой комнате. Ему надо лишь пощупать там — не спеша, очень методично, — пока не найдёт. А уже потом он найдёт батарею для этого никчёмного стартера. Батареи там должны быть, он был в этом уверен, потому что ему нужен был генератор. Без генератора он погибнет.

«Предположим, ты вновь заведёшь стартер. А что дальше, когда закончится пропан?»

Да ну, что-то тогда вмешается в его судьбу. Он не собирался умереть здесь. Ростбиф с Иисусом? Фактически, он не спешит на тот обед. Если он не может сидеть в голове стола, он просто избегает любых банкетов.

Эта мысль заставила его засмеяться вновь. Он очень медленно, очень осторожно продвигался к дверям, которые вели в большую комнату. Держа руки перед собой, как слепой. Через семь шагов дотронулся ими до стены. Отправился направо, ведя пальцами по деревянной панели, и… вот! Пустота. Приоткрытые двери. Хорошо.

Он прополз через косяк, двигаясь теперь увереннее, несмотря на черноту. Размещение вещей в этой комнате он помнил хорошо: по бокам полки, прямо впереди дива…

И вновь он перецепился об того никчёмного мальчика и упал пластом. Ударился лбом об пол и закричал — больше от неожиданности и досады, чем от боли, потому что ковёр на полу смягчил удар. Однако же, о Господи, между ногами у него была мёртвая рука. Казалось, сейчас она ухватит его за яйца.

Большой Джим вскочил на колени, двинулся вперёд и вновь ударился головой, на этот раз об диван. Снова выдал вскрик, потом залез на диван, быстро подобрав за собой ноги, как делает человек, выскакивая из моря, где, как он вдруг понял, полно акул.

Он лежал и дрожал, приказывая себе успокоиться, он должен успокоиться, потому что иначе у него действительно может произойти инфаркт.

«Когда начинается аритмия, вы должны сконцентрироваться и делать длинные, глубокие вдохи», — говорил ему тот хиппи-доктор. Тогда Большой Джим отнёсся к этим словам, как к обычной нью-эйджевской глупости, однако сейчас ему не оставалось ничего другого — обычного верапамила у него не было — и он должен был попробовать этот рецепт.

И он, похоже, действовал. Сделав двадцать глубоких вдохов, каждый раз выдыхая медленно, он ощутил, что сердце у него нормализовалось. И во рту уменьшилось медного привкуса. Вот только грудь ему сдавило. В левую руку вползала боль. Он знал, что это симптомы инфаркта, но думал, что это может быть также и от несварения желудка после всех тех съеденных им сардин. Самое вероятное, что от последнего. Длинные глубокие вдохи чудесно помогают его сердцу (но всё равно, когда выберется из этого кавардака, ему надо показаться врачам, возможно, он даже согласится на сердечную хирургию). Жара — вот главная проблема. Жара и затхлый воздух. Он должен найти фонарь и вновь завести тот генер. Вот только ещё минуточку, ну, может, пару…

Здесь слышно чьё-то дыхание.

«Да уж, конечно. Это же я сам здесь и дышу».

И всё-таки он был уверен, что слышит ещё кого-то. Больше, чем кого-то одного. Ему показалось, что с ним здесь теперь несколько человек. И он подумал, что знает, кто они.

«Да это же просто смешно».

Так, но кто-то из тех, кто сейчас здесь дышит, находится вне дивана. Кто-то притаился в уголке. А кто-то стоит в трёх футах перед ним.

«Нет. Прекратите!»

За диваном Бренда Перкинс. В уголке Лестер Коггинс, с отвисшей нижней челюстью.

А прямо перед ним стоит…

— Нет, — произнёс Большой Джим. — Это сущее дерьмо. Чистая дурка это.

Он закрыл глаза, стараясь сконцентрироваться на тех длинных медленных вдохах.

— А тут так хорошо пахнет, отец, — впереди его прогудел Джуниор. — Пахнет, как в том амбаре. Как мои девочки.

Большой Джим заверещал.

— Помоги мне встать, братан, — отозвался с пола Картер. — Он меня так сильно порезал. Да ещё и стрельнул в меня…

— Перестаньте, — прошептал Большой Джим, — ничего такого я не слышу, сейчас же прекратите. Я считаю вдохи. Я поправляю себе сердце.

— Все документы у меня сохранились, — произнесла Бренда Перкинс. — И копий у меня достаточно. Скоро они будут развешены на каждом телефонном столбе в городе, как развешивала Джулия последний номер своей газеты. «Готовься, твои грехи найдут тебя» — книга «Числа», раздел тридцать второй.

— Тебя нет здесь!

Но вдруг что-то — на прикосновенье, палец, — деликатно проехалось ему по щеке.

Большой Джим вновь заверещал. В противоатомном убежище было полно мёртвых людей, которые все же дышали этим невероятно затхлым воздухом. Даже во тьме он видел их бледные лица. Видел глаза своего мёртвого сына.

Большой Джим вскочил с дивана, размахивая в чёрном воздухе сжатыми кулаками.

— Прочь пошли отсюда! Все вы, прочь от меня!

Он бросился к ступенькам и перецепился об нижнюю. На этот раз не было ковра, чтобы смягчить удар. В глаза ему начала капать кровь. Мёртвая рука ласкала ему шею сзади.

— Ты меня убил, — приговаривал Лестер Коггинс, но с его поломанной челюстью это у него звучало, как «ы ея уиу».

Большой Джим рванул вверх по ступенькам и наверху ударился в двери всем своим значительным весом. Двери скрипнули и приотворились, отгребая собой в сторону обугленное дерево и наваленный кирпич.

«Нет! — гаркнул он. — Нет, не трогай меня! Вы, никто меня не трогайте!»

Среди руин комнаты заседаний стояла почти такая же тьма, как и в бункере, но было и существенное различие: воздух здесь совсем не годился для дыхания.

Большой Джим понял это уже после третьего вдоха. Напряжённое выше границ выносливости этим последним рывком хозяина, его сердце вновь прыгнуло ему в горло. И на этот раз там оно и застряло.

Большой Джим вдруг ощутил, что от горла до пупа в нём провалилось что-то невероятно тяжёлое: длинный мешок из дерюги, набитый камнями. Он сделал движение назад к дверям, словно человек, который силится пробрести сквозь ил. Попробовал протиснуться сквозь щель, но на этот раз глухо застрял. С его разинутого, хапающего воздух рта, с забитого горла начал рождаться ужасный звук, и звук этот был: «АААААААААААА. Накорми меня, накорми меня».

Он молотнул кулаком раз, второй, и тогда ещё раз: потянулся рукой вперёд, стремясь к какому-то последнему спасению.

Кто-то ласково погладил ему руку изнутри. «Папочка», — пропел чей-то голос.