— Это была удача.

— Благодать Божия, вот что это было. Их корабль разбивается, об их присутствии известно, холод убивает и их, и ту космическую перхоть, которой они начинены. — Курц перечислял, загибая длинные пальцы. Белесые ресницы часто моргали. — Но это еще не все. Их чертовы имплантаты не сработали: вместо того чтобы вживляться в организмы хозяев, они превращаются в каннибалов и пожирают их. Отстрел животных прошел благополучно: мы сумели обезвредить около ста тысяч тварей, и сейчас у границы округа Касл устроено грандиозное барбекю. Весной и летом пришлось бы гоняться за насекомыми, которые могли бы перенести Рипли за пределы зоны, но не сейчас. Не в ноябре.

— Но какие-то животные могли прорваться.

— Вполне вероятно, как и люди. Однако Рипли распространяется медленно. С этим все в порядке, потому что мы успели задержать подавляющее количество инфицированных носителей. Кроме того, корабль уничтожен, а то, что они привезли с собой, не пылает, а скорее тлеет. Мы вполне ясно дали понять: приходите с миром или с поднятым оружием, но не пытайтесь больше прокрасться сюда тайком со своей пакостью, потому что больше мы этого не потерпим. Не думаю, что они заявятся еще раз, по крайней мере в ближайшем будущем. Они телились чуть не полвека, прежде чем зайти так далеко. Жаль только, что мы не смогли сохранить корабль для ученых-экспертов… но он тоже мог быть заражен Рипли, так что… Знаете, чего мы опасались больше всего? Что либо серые человечки, либо сам Рипли найдет кого-то вроде «Тифозной Мэри»[55], иначе говоря, носителя, который, не заразившись сам, сможет распространять грибок в окружающую среду.

— Вы уверены, что такого человека не нашлось?

— Почти. Если… Не важно, для этого существуют кордоны, — улыбнулся Курц. — Так что мы, можно сказать, счастливчики, солдат. Избранники судьбы. Сто против одного, что «Тифозной Мэри» не существует, серые человечки мертвы и весь Рипли сосредоточен в Джефферсон-тракт. Удача или Бог, выбирайте сами.

Курц опустил голову и потер переносицу, как человек, страдающий насморком. Когда он вновь поднял голову, глаза влажно блестели. Крокодиловы слезы, подумал Оуэн, но, говоря по правде, совсем не был в этом уверен. А к мыслям Курца доступа не было. Даже телепатическая волна либо не докатилась сюда, либо Курц нашел способ ее отсечь. Но когда Курц снова заговорил, Оуэн почти уверился, что слышит настоящего Курца, человеческое существо, а не Злого Тока-Крока.

— Это последнее дело, Оуэн. Как только работа будет закончена, собираюсь откланяться. Здесь хватит работы, по моим подсчетам, дня на четыре, самое большее — на неделю, если буран действительно разыграется такой, как предсказывают, а в здешних местах погода шутить не любит, но настоящий кошмар ждет нас завтра утром. Думаю, что продержусь до конца и свою часть работы сделаю, но потом… что ж, я готов удалиться на покой, в тень, и пастись на травке. Но перед этим поставлю их перед выбором: заплатить мне или прикончить. Думаю, они предпочтут заплатить, потому что я в любой момент способен выкопать кучу зарытых скелетов: урок, который я усвоил от Дж. Эдгара Гувера. Правда, я уже почти на грани полнейшего равнодушия к собственной участи. Мне как-то вдруг стало все равно. Кроме того, мне приходилось бывать и не в таких переделках: в восемьдесят девятом, на Гаити, мы всего за час уделали восемь сотен. Мне они до сих пор снятся. Но тут… тут совсем другое. Хуже. Куда хуже. Потому что эти несчастные ублюдки, там, в сарае, в загоне и на выгуле, — они американцы. Парни, которые водят «шевви», бегают за покупками в «Кей Март»[56] и не пропускают ни одной серии «Скорой помощи». При мысли о расстреле американцев, хладнокровном убийстве американцев, у меня все внутри переворачивается. Я делаю это только по суровой необходимости, чтобы раз и навсегда исключить опасность для нашей страны, и еще потому, что большинство из них так или иначе умрут, и при этом куда более страшной смертью. Понимаете?

Оуэн Андерхилл молчал. Похоже, пока что ему удается сохранять каменно-застывшее выражение лица, но стоит ему заговорить, как Курц поймет, в каком он ужасе. Безумном ужасе. Он знал, чем кончится дело. Но одно дело — знать и совсем другое — слышать. Собственными ушами.

Мысленно он уже видел солдат, пробирающихся по снегу к амбару. В ушах звучал рев громкоговорителей, приказывающих задержанным собраться в одном месте. Он никогда не участвовал в подобных операциях и не был на Гаити, но приблизительно представлял, как все будет. Как должно быть.

Курц не сводил с него настороженного взгляда.

— Не скажу, что окончательно простил вам сегодняшнюю глупую выходку, что все быльем поросло, но вы у меня в долгу, дружище. Не нужно быть телепатом, чтобы пронюхать, как вы отнеслись к сказанному мной, но не стану попусту тратить силы и время, чтобы посоветовать вам поскорее повзрослеть и спуститься с небес на землю. Все что могу сказать: вы нужны мне. И именно на этот раз вам придется мне помочь.

Полные слез глаза. Едва заметная дрожь в уголках губ. До чего легко забыть, что не прошло и десяти минут, как Курц хладнокровно отстрелил человеку ногу.

Помоги я ему сделать это, думал Оуэн, не важно, сам спускал курок или нет, все равно стану убийцей и буду так же проклят, как человек, толкавший евреев в газовые камеры.

— Начнем в одиннадцать и к одиннадцати тридцати все будет кончено, — сказал Курц. — Самое позднее, к полуночи. И все будет позади.

— Если не считать снов.

— Да. Если не считать снов. Поможете мне, Оуэн?

Оуэн кивнул. Он и так зашел достаточно далеко, и будь он проклят, если повернет назад. Все, что он может сделать, — гарантировать им быструю смерть без мучений… если массовую бойню можно назвать милосердием. Позже убийственная абсурдность этой мысли потрясет его, но когда Курц рядом, совсем близко, и эти чертовы глаза впиваются в вас, перспективы не существует как таковой. Его безумие, возможно, куда более заразно, чем любой Рипли.

— Прекрасно. — Курц со вздохом облегчения обмяк в своей качалке.

Отдышавшись, он снова вытащил сигареты, заглянул внутрь и протянул пачку Оуэну:

— Составите компанию?

— Не сейчас, босс, — покачал головой Оуэн.

— Тогда проваливайте. Если так уж необходимо, катитесь в лазарет и попросите снотворного.

— Вряд ли. — Оуэн встал. Он с удовольствием бы последовал совету: неплохо бы забыться. Но не сделает этого. Уж лучше бессонница.

— Как хотите. Давайте-ка отсюда. — Курц проводил его до двери и неожиданно окликнул: — Да, Оуэн!

Андерхилл повернулся, продолжая тянуть язычок «молнии». На улице бушевал ветер, с каждой минутой набиравший силу. Не то что сравнительно безвредный «Альберта Клиппер», промчавшийся утром.

— Спасибо, — сказал Курц. Огромная, картинно-прозрачная слеза выкатилась из левого глаза и поползла по щеке. Курц, казалось, ничего не заметил. В этот миг Оуэн любил и жалел его. Несмотря ни на что. Несмотря на то что видел насквозь. — Спасибо, друг.

Генри стоял под густыми хлопьями снега, повернувшись спиной к ветру и время от времени поглядывая на «виннебаго», ожидая, пока появится Андерхилл. Теперь он остался один: непогода загнала остальных в амбар, где имелся обогреватель. В тепле слухи распространяются куда быстрее. Лучше слухи и гипотезы, чем правда.

Он поскреб ногу, понял, что делает, и обернулся. Никого: ни заключенных, ни охранников. Несмотря на обвальный снегопад, в лагере было светло, как днем, и видимость во всех направлениях была одинаково хорошей. Но пока, во всяком случае, он один.

Генри нагнулся, развязал узел футболки, защищавшей рану на бедре, и пошире развел дыру на джинсах. Солдаты, задержавшие его, уже делали то же самое в кузове грузовика, где, кроме него, находилось пятеро пленных (по пути к Госслину им попалось еще трое). Тогда он был чист. А сейчас…

Тонкая полоска красного кружева махрилась в рваной ране. Не знай он, что это такое, наверняка принял бы за просочившуюся кровь.

Байрум, подумал он. А, хрен моржовый! Вот и все. Прощайте, милые подружки, где бы вы ни