голос, из больничных кошмаров:
Господи, ну почему мир так жесток? Почему так много оскалившихся зубьями шестеренок готовы перемолоть твои пальцы, почему так много приводов, передач, колес и еще бог знает чего готовы расщепить каждую твою кость?
— Джоунси?
— Что?
— Ты в порядке?
— Да, а в чем дело?
— Ты весь трясешься.
— Правда? — Что тут спрашивать, он и сам это знал.
— Честное слово.
— Наверное, сквозняк. Не чувствуешь никакого запаха?
— От него?
— Ну не от подмышек же Мэг Райан! От него, разумеется.
— Нет, — сказал Бивер. — Пару раз мне казалось… наверное, воображение разгулялось. Когда кто-то все время пердит… ну, знаешь… и к тому же…
— Да, вонь ужасная.
— Да. И отрыжка тоже. Я думал, он наизнанку вывернется. Честно.
Джоунси кивнул. Я боюсь. Сижу здесь, напуганный до усеру, в метель, и жду. Жду Генри, черт бы все побрал. Вот так, подумал он.
— Джоунси!
— Ну что тебе? Мы собираемся доигрывать партию или нет?!
— Естественно, но… как по-твоему, Генри и Пит доберутся?
— Откуда, черт возьми, мне знать?
— У тебя никакого… предчувствия? Может, видение…
— Я не вижу ничего, кроме твоей физиономии.
Бив вздохнул:
— Но все же, думаешь, с ними все нормально?
— Думаю, все. — Джоунси украдкой глянул сначала на часы — половина двенадцатого, — а затем на закрытую дверь, за которой прятался Маккарти. Посреди комнаты, в потоках восходящего воздуха, медленно поворачивался и колыхался Ловец снов. — Сам видишь, какой снег. Они вот-вот появятся. Ну же, давай играть.
— Давай. Восемь.
— Пятнадцать за два.
— Твою мать! — Бивер сунул в рот зубочистку. — Двадцать пять.
— Тридцать.
— Дальше.
— Один за два.
— Срань господня! — невесело хмыкнул Бивер, поняв, что дела его плохи. — Ты только что в зад мне эти проклятые колышки не втыкаешь каждый раз, когда сдаешь.
— Почему же? И когда сдаешь ты, картина та же самая. Нечего болтать, играй.
— Девять.
— Шестнадцать.
— И одна за последнюю карту, — объявил Бив с таким видом, словно одержал моральную победу.
Он встал.
— Выйду на крыльцо, отолью.
— Это еще зачем? У нас вполне нормальный сортир, на случай, если ты не знаешь.
— Знаю. Просто хочу проверить, не разучился ли еще писать свое имя на снегу.
— Ты когда-нибудь повзрослеешь? — засмеялся Джоунси.
— Ни за что, если это, конечно, в моей власти. И не шуми, парня разбудишь.
Джоунси сгреб карты и стал рассеянно тасовать, следя глазами за идущим к двери Бивером. Почему- то вспомнилась разновидность игры, в которую они играли детьми.
Тогда они называли ее Игрой Даддитса и часами просиживали за ней в гостиной Кэвеллов. Криббидж как криббидж, только отмечать ходы поручали Даддитсу. «У меня десять, — говаривал Генри, — поставь колышек на десять, Даддитс». И Даддитс, расплываясь в добродушной улыбке, никогда не забывал осчастливить Джоунси, воткнув колышек на шесть, десять или любое число из ста двадцати. По правилам Игры Даддитса никто не имел права жаловаться, говорить: «Даддитс, это слишком много, Даддитс, этого недостаточно». И, дьявол, как они веселились! Мистер и миссис Кэвелл иногда заглядывали в комнату и тоже смеялись, и как-то, вспомнил Джоунси, когда им было лет пятнадцать-шестнадцать, и Даддитсу, разумеется, тоже, Даддитс Кэвелл так и не вырос, и это было в нем самым прекрасным и пугающим, так вот, в тот раз Эйб Кэвелл вдруг заплакал, повторяя: «Мальчики, если бы вы только знали, что это значит для меня и для миссус, если бы вы только знали, что это значит для Дугласа…»
— Джоунси…
Голос Бивера ворвался в его мысли, глухой, странно блеклый, словно растерявший разом все интонации. Вместе с ним ворвался поток холодного воздуха, и Джоунси зябко поежился.
— Закрой дверь, Бив, ты что, морозоусточивый?
— Иди сюда. Ты должен на это взглянуть.
Джоунси поднялся, подошел к двери и уже открыл было рот, чтобы выругать Бива, но тут же забыл, что хотел сказать. Во дворе теснились животные в количестве, достаточном для небольшого зоопарка, в основном олени, дюжины две ланочек и несколько самцов. Но тут же шныряли еноты, важно переваливались сурки и бесшумно, словно не касаясь снега, скользили белки. Со стороны сарая, где хранились снегоход, инструменты и запасные части, появились три огромные собаки, которых Джоунси сначала принял за волков. Но потом, заметив обрывок веревки на шее у одного, понял, что это скорее всего одичавшие псы.
Все они карабкались вверх по склону Ущелья и явно перемещались к востоку. Джоунси заметил парочку диких кошек приличного размера, мчавшихся бок о бок с оленями, и даже протер глаза, словно не доверяя себе. Но кошки не исчезли, как, впрочем, олени, еноты, белки и сурки. Все они двигались без спешки и без паники, при пожарах так не бывает. Впрочем, и дымом не пахло. Никто никуда не убегал, они просто переселялись на другое место, уходя отсюда подальше.
— Господи Иисусе, Бив, — ошеломленно проговорил Джоунси.
Бив, задравший голову к небу, на миг опустил глаза и тут же снова уставился наверх.
— Лучше посмотри туда.
Джоунси последовал его примеру и зажмурился от слепящего света. Огни, красные, бело-голубые, ходили по небу кругами, зажигая облака, и до него вдруг дошло, что именно видел Маккарти, когда бродил по лесу. Они метались взад-вперед, ловко огибая друг друга, а иногда на мгновение сливаясь, излучая сияние такое нестерпимо яркое, что приходилось прикрывать глаза ладонью.
— Что это? — прошептал он.
— Не знаю, — ответил Бивер, не оборачиваясь. На бледном лице с пугающей отчетливостью выделялась щетина. — Но это их боятся животные. Поэтому и стараются убраться подальше.
Они простояли на крыльце с четверть часа, и до Джоунси внезапно донеслось тихое жужжание, как от трансформаторной будки. Джоунси спросил Бива, слышит ли он, и тот молча кивнул, не отрываясь от цветных танцующих сполохов размером, по мнению Джоунси, с крышку люка. И хотя так и не понял, кто издает эти звуки — животные или огни, все же не стал спрашивать. Да и речь отчего-то давалась с трудом, язык словно сковало страхом, изнурительным, лихорадочным, бесконечным, как гриппозный бред.
Наконец огни стали таять, и хотя Джоунси не видел, чтобы они мигали, с каждой минутой их становилось меньше. Поток животных тоже иссякал и назойливое жужжание отдалялось.
