«Все равно что простудиться, — удивлялся Генри. — Не серьезнее насморка».

— Он не сказал «война», Оуэн.

— Boa, — согласился Даддитс с заднего сиденья и, подавшись вперед, взглянул на большой зеленый знак с надписью 95 НА ЮГ. — Оси оцет еоу.

Оуэн наморщил лоб: пряди мертвого байрума белесой перхотью спорхнули на куртку.

— Что…

— Вода, — пояснил Генри, похлопав Даддитса по костлявой коленке. — Он пытается сказать, что Джоунси нужна вода. Только это не Джоунси. Тот, кого он зовет «мистер Грей».

Роберта вошла в комнату Даддитса и принялась собирать разбросанную одежду. Она с ума сходила при мысли о том, как безжалостно и грубо вырвали у нее Даддитса, но, наверное, беспокоиться об этом больше не стоит.

Не прошло и пяти минут, как ноги подогнулись, и она едва доползла до стула у окна. Вид кровати, в которой он провел последний год, преследовал ее. Невозможно было смотреть на подушку, еще сохранившую отпечаток его головы.

Генри воображал, что она позволила Даддитсу уехать, потому что, как они верили, будущее всего мира зависело от того, найдут ли они Джоунси и как быстро. Но это не так. Она отпустила Даддитса потому, что ОН так захотел. Умирающие получают в подарок бейсболки с автографами; умирающие также имеют право поехать в путешествие со своими друзьями.

Но как это тяжело.

Как тяжело терять его.

Она поднесла к лицу стопку его футболок, чтобы не видеть этой смятой постели, и вдохнула его запах: шампунь «Джонсон», мыло «Дайал», и сильнее всего, хуже всего крем с арникой, которым она растирала его спину и ноги, когда они болели.

Не помня себя от отчаяния, она попыталась проникнуть в сознание сына, найти его вместе с теми двумя, которые пришли в ночи, как мертвые, и увели его, но так и не смогла.

Он заблокировался от меня, подумала она. За долгие годы они привыкли к телепатическому общению, возможно, совсем немного отличающемуся от того, каким владеют почти все матери особых детей (она столько раз слышала слово «контакт» на тех собраниях группы поддержки, которые посещала вместе с Элфи), но теперь все исчезло. Даддитс отгородился от нее, а это означало, что должно случиться что-то ужасное.

Он знал.

Все еще прижимая к лицу футболки и вдыхая его запах, Роберта снова заплакала.

Курц был в порядке (в относительном, конечно) до тех пор, пока в мрачном утреннем свете не замелькали яркие синие вспышки проблесковых маячков патрульных машин. Поперек дороги, как мертвый динозавр, валялся трактор с прицепом. Закутанный до ушей полицейский сделал им знак свернуть к съезду с шоссе.

— Блядство! — выплюнул Курц, подавив желание выхватить пистолет и открыть пальбу. Он понимал, что это самоубийство: полицейских было не меньше дюжины, но все равно испытывал жгучую, почти неконтролируемую потребность. Они были так близки к цели, клянусь ранами Христа распятого! И такая осечка. — Блядство, блядство, блядство!

— Что делать, босс? — бесстрастно осведомился Фредди, кладя тем не менее на колени автомат. — Если я прижму их, мы сможем объехать справа. Минута, не больше.

И снова Курц с трудом унял порыв приказать: «Да, Фредди, давай напролом, и если кто-то из синебрюхих попробует пасть разинуть, выпусти ему кишки».

Фредди мог прорваться… а мог и не прорваться. Курц уже понял, что как водитель он немногого стоит. Подобно большинству пилотов, Фредди самоуверенно считал, что небесный транспорт ничем не отличается от наземного. Если они даже и проскочат, все равно поднимется шум. А это совсем нежелательно, после того как Генерал-Трусливая-Жопа — Рэндалл — приказал свертывать операцию. Его мандат на вседозволенность ликвидирован вместе с индульгенцией. И теперь Курц предоставлен себе. Одинокий борец за справедливость.

Ничего, будем действовать по-умному, подумал он. Недаром мне платили большие баксы за мои мозги.

— Будь хорошим мальчиком и сворачивай, куда тебе показали, — вслух произнес он. — Помаши ему ручкой, выставь большие пальцы, сделай вид, что ты в полном восторге. Продолжай ехать к югу и возвращайся на шоссе при первой возможности. Господь любит неудачников.

Он наклонился к Фредди, достаточно близко, чтобы увидеть белеющий пух в его правом ухе, и прошептал, как пылкий любовник:

— Но если подведешь нас, паренек, я сам влеплю тебе пулю в затылок. — И коснувшись того места, где мягкая шея соединяется с твердым черепом, уточнил: — Прямо сюда.

Неподвижное, деревянно-индейское лицо Фредди не дрогнуло.

— Да, босс.

Курц, кивнув, схватил почти бесчувственного Перлмуттера за плечи и тряс, пока веки не дрогнули.

— Оставь меня в покое. Спать хочется.

Курц приставил дуло пистолета к спине бывшего адъютанта.

— Не выйдет. Проснись и улыбнись, дружище. Небольшой брифинг.

Перли застонал, но все же сел прямее и едва открыл рот, как оттуда вылетел зуб и упал на куртку. По мнению Курца, зуб был совершенно здоровым. «Смотри, ма, ни одной дырочки».

Перли подтвердил, что Оуэн и его новый приятель пока еще в Дерри. Прекрасно. Мням-мням. Ровно через четверть часа Фредди вырулил на шоссе по занесенному снегом пандусу. Поворот двадцать восемь, всего в одном перекрестке от цели, но и до него еще миля, не меньше.

— Они снова в пути, — неожиданно объявил Перлмуттер, еле ворочая языком.

— Черт бы все это побрал! — взорвался Курц вне себя от ярости, болезненной, бессильной ярости на Оуэна Андерхилла, ставшего для него символом провала всей несчастной, изначально обреченной операции.

Перли опять застонал: глухой, полный отчаяния звук. Живот снова стал расти. Он стискивал его, потея и извиваясь. Обычно невыразительное лицо, сейчас искаженное болью, стало почти прекрасным.

Он вновь разразился вонючими газами, и этот ужас длился вечность. Курц почему-то вспомнил о той ерунде, которую они мастерили в летнем лагере из консервных банок и навощенной бечевки. Стоило тронуть одну, как раздавался оглушительный звон. Они называли их трещотками.

Запах, наполнивший «хамви», был смрадом рака, растущего во внутренностях Перли и сначала питавшегося отходами его организма, а потом и самой плотью. Зато Фредди явно выздоравливал, а Курц вообще не заразился проклятым грибком (может, у него иммунитет, в любом случае он успел снять маску и куда-то забросить). Перли же, хотя и умирает, еще пригодится: ценный кадр, человек с идеальным радаром в жопе. Рано или поздно та тварь, что сидит в нем, вырвется наружу, и это, вероятно, положит конец пригодности Перли, но Курц побеспокоится об этом, когда время придет.

— Держись, — ласково сказал он. — Прикажи своим внутренностям утихомириться и спи спокойно.

— Ты… мудак, — охнул Перлмуттер.

— Верно, — согласился Курц. — Как скажешь, дружище.

В конце концов Перли прав. Он и в самом деле мудак. Оуэн оказался трусливым койотом, и кто, как не он, запустил этого койота в чертов курятник?!

Они проезжали поворот № 27. Курц взглянул на пандус и, кажется, увидел следы шин «хамви», который вел Оуэн. Где-то там, на какой-то улице был дом, к которому стремились Оуэн и его новый приятель. Ради чего они так рисковали? Почему задержались почти на полчаса? Почему?

— Заехали, чтобы забрать Даддитса, — пояснил Перли. Его живот снова опал, и самый сильный спазм отпустил. Пока.