опустить ее на землю. Мне не хотелось опускать ее на землю. Я остановился лишь для того, чтобы собраться с силами.

— Майк?

— Что, Куколка?

— Мэтти сказала мне кое-тьто есе.

— Что именно?

— Мозно сепнуть тебе на уско?

— Конечно, если тебе так хочется.

Ки наклонилась ко мне, приложила губы к уху и прошептала несколько слов.

Я внимательно выслушал. А потом кивнул, поцеловал ее в щечку, пересадил на другую руку и отнес в дом.

Так говорили старожилы, которые сидели перед большой армейской палаткой, раньше служившей походным госпиталем, которая в те лето и осень выполняла роль «Лейквью дженерел». Громадный вяз рухнул на магазин и раздавил его, как банку с сардинами. Падая, вяз потащил с собой и провода. От искры вспыхнул пропан, вытекающий из поврежденного баллона, и магазин сгорел дотла. Местные, однако, предпочитали ездить за хлебом и молоком в «Мэш». Не нравились им красные кресты на крыше палатки.

Старожилы сидели на складных стульях вдоль брезентовой стены, махали руками другим старожилам, которые проезжали мимо на древних ржавых автомобилях (все уважающие себя старожилы имели если не «форд», то «шеви»), наблюдали, как дни становились короче и прохладнее, по мере того, как подходило время давить сидр и выкапывать картошку, наблюдали, как город начинает отстраиваться, ликвидируя последствия стихийного бедствия.

А наблюдая, они говорили о буране, который случился прошлой зимой, том самом, что оборвал все провода и обвалил миллион деревьев между Киттерли и Форд-Кентом. Говорили о циклонах, которые задели Тэ-Эр в 1985 году, говорили об урагане 1927 года. Вот тогда природа действительно разгулялась. Да, погуляла на славу, клянусь Богом.

Я уверен, в их словах была доля правды, и я с ними не спорю. Редко кому удается одержать верх в споре с настоящим старожилом-янки, тем более если предмет спора — погода, но для меня ураган, пронесшийся над Тэ-Эр 21 июля 1998 года, всегда будет Ураганом с большой буквы. И я знаю одну маленькую девочку, которая испытывает те же чувства. Возможно, она доживет до 2100 года, учитывая темпы развития медицины, но я точно знаю, что для Киры Элизабет Дивоур ни один другой природный катаклизм не затмит этот ураган, во время которого ей явилась мать, одетая в озеро.

Первый автомобиль скатился по моей подъездной дорожке в шесть часов. Не патрульная машина, как я ожидал, а желтый пикап с мигалкой на крыше. За рулем сидел парень в фирменном дождевике Энергетической компании центрального Мэна, рядом с ним — коп, Норрис Риджуик, шериф округа. Он подошел к двери с револьвером на изготовку.

Изменения в погоде, о которых говорили по ти-ви, уже произошли. Ледяной ветер унес тучи на восток. Дождь перестал, но в лесу еще с час продолжали падать деревья. Около пяти я приготовил сандвичи с сыром и томатный суп… Хоть какая-то, но еда, сказала бы Джо. Кира ела вяло, но ела, и с жадностью пила молоко. Я переодел ее в другую мою футболку, а волосы она завязала в хвост. Я предложил ей белые ленты, но она решительно от них отказалась, отдав предпочтение резинке.

— Я больсе не люблю эти ленты, — заявила она. Я решил, что и мне они не нравятся, и выбросил их. Кира не возражала. А потом я направился к дровяной печке.

— Тьто ты делаес? — Она допила второй стакан молока, слезла со стула, подошла ко мне.

— Разжигаю огонь. Что-то я продрог. Наверное, за это лето привык к жаре.

Она молча наблюдала, как я беру страничку за страничкой из стопки, которую взял на столе и положил на печку, сминаю каждую в шарик и бросаю в топку. А когда шариков набралось достаточно, остальные листы я просто положил сверху.

— Тьто написано на этих бумазках? — спросила Ки.

— Всякая ерунда.

— Это сказка?

— Да нет. Скорее… ну, не знаю. Кроссворд. Или письмо.

— Отень длинное письмо, — отметила она и привалилась к моей ноге, словно от усталости.

— Да, — кивнул я. — Любовные письма обычно длинные, но держать их дома — идея не из лучших.

— Потему?

— Потому что они… — Могут вернуться и преследовать тебя по ночам, эти слова вертелись у меня на кончике языка, но я их не произнес. — Потому что в дальнейшем они могут поставить тебя в неловкое положение.

— Ага.

— И потом, эти листы в чем-то схожи с твоими лентами.

Тут Кира увидела коробочку — жестянку с надписью МЕЛОЧИ ДЖО. Она лежала на длинном столе, разделявшем гостиную и кухню, не так и далеко от Безумного Кота, когда-то настенных часов. Я не помнил, как принес жестянку из студии, наверное, и не мог помнить: я же был в трансе. С другой стороны, она могла появиться в доме и сама по себе. Теперь я верю в такие чудеса. У меня есть на то основания.

Глаза Киры загорелись. Такого с ней не случалось с того самого момента, как она проснулась и узнала о смерти матери. Кира поднялась на цыпочки, чтобы дотянуться до жестянки, потом ее пальчики пробежались по буквам. Я подумал о том, как важно ребенку иметь такую вот жестянку. В ней можно хранить самые дорогие сердцу вещи: любимую игрушку, кружевную салфетку, первое украшение. А может, и фотографию матери.

— Она… такая кьясивая, — прошептала Ки, от восторга у нее перехватило дыхание.

— Можешь ее взять, только надпись на ней будет МЕЛОЧИ ДЖО, а не МЕЛОЧИ КИ. В ней лежат кое- какие бумаги, которые мне хочется прочесть, но я могу переложить их в другое место.

Она пристально посмотрела на меня, чтобы убедиться, что я не шучу. Увидела, что нет.

— Хоесе. — В голосе прозвучало безграничное счастье.

Я взял у нее жестянку, вытащил оттуда блокноты, записи, вырезки и вернул Ки. Она тут же сняла крышку, потом поставила на место.

— Догадайся, тьто я сюда полозу? — спросила она.

— Свои сокровища?

— Да. — Тут она даже улыбнулась. — Кто такая Дьзо, Майк? Я ее знаю? Знаю, правда? Она одна из тех, кто зил в холодильнике?

— Она… — Тут меня осенило. Я перебрал вырезки. Ничего. Я уже подумал, что потерял негатив, но тут же увидел его краешек, выглядывающий из одного из блокнотов. Вытащил его, протянул Ки.

— Тьто это?

— Фотография, на которой черное — белое, и наоборот. Посмотри на просвет.

Она посмотрела и долго не могла оторвать глаз от негатива. И я видел в ее руке мою жену, стоящую на плоту в разъемном купальнике.

— Это Джо.

— Она кьясивая. Я йада, тьто смогу хьянить свои веси в ее койоботьке.

— Я тоже, Ки. — Я поцеловал ее в макушку.

Когда шериф Риджуик забарабанил в дверь, я решил, что, открыв ее, лучше сразу поднять руки вверх. Чувствовал, что нервы у него на пределе. А разрядил ситуацию удачный вопрос.