Первым исчез, по-видимому, ранний казачий фольклор, распавшийся вместе с разложением прежнего казачьего уклада жизни и утратой казаками их прежнего значения в новых условиях. Тем ценнее опубликованный Гмелиным рассказ о походе Пенды.
Из повествования Гмелина следует также, что длительное сохранение рассказа о Пенде объясняется особым отношением к нему земляков-мангазейцев. Мангазейские казаки восхищались и гордились своим героем. Подвиг Пенды поражал их воображение на протяжении многих десятилетий. Он удивил даже всегда сдержанного в своих суждениях Гмелина.
О том, что Пенда действительно побывал в центре Якутской земли, свидетельствует и якутский исторический фольклор. В некоторых вариантах преданий о знаменитом кангаласском вожде Тыгыне говорится о том, что в последние годы его жизни во владениях Тыгына появились никому не ведомые пришельцы — первые русские. Эти новые люди, поразившие бесхитростного якутского вождя своим искусством работать и мудростью, появились неожиданно и так же неожиданно исчезли.
Существенно и то обстоятельство, что в якутском предании ясно и определенно говорится о мирном характере первой встречи русских пришельцев с якутами Тыгына. В устной повести мангазейских казаков о приключениях Пенды очень подробно излагается борьба с тунгусами, но нет ни одного слова о каких-либо стычках с якутами или бурятами. Такое полное совпадение вряд ли может быть случайным. Очевидно, оно соответствует действительному ходу событий.
Точность устного рассказа мангазейцев о путешествии Пенды и его 40 товарищей подтверждается тем что здесь с полной определенностью указаны главные вехи длинного пути Пенды, особенно вверх по Нижне-Тунгуске, в том числе оставленные им по дороге зимовья, в которых землепроходцы отсиживались от тунгусов.
Особенно важно, что в совершенно новом свете изображены Гмелиным и внутренние мотивы, вызвавшие экспедицию Пенды на Лену. По мнению Фишера, единственной причиной, заставившей Пенду совершить такое путешествие, была жажда прибыли. Гмелин же прямо и определенно указывает, что совсем не это было главным и тем более единственным стимулом для подвигов Пенды и его 40 товарищей в Восточной Сибири.
Пенда, как рассказывали Гмелину мангазейские казаки, которым, несомненно, была ближе, чем кому-либо другому, психология храброго путешественника XVII столетия, так много слышал о больших делах русских землепроходцев на Севере, что и сам захотел сделать свое имя таким же знаменитым. Жажда великих дел и славы у потомства, а не одно лишь только простое желание разбогатеть вооружило Пенду такой несгибаемой волей, таким упорством и смелостью.
Еще более важно то обстоятельство, что храбрый Пенда, по словам Гмелина, достаточно широко понимал свою роль пионера в этих новых и никому еще из русских не известных странах. Дойдя до крайних пределов известной в то время русским Восточной Сибири — устья Нижней Тунгуски, — Пенда согласно прямому и точному выражению Гмелина «решается итти вверх по этой реке и всю эту страну исследовать».
Более того, вернувшись обратно, Пенда оставляет первое письменное известие о своих открытиях, которое и явилось, по указанию Гмелина, поводом к дальнейшему исследованию и заселению новых областей Сибири. Нельзя не вспомнить в этой связи об известной докладной записке мангазейского воеводы А. Палицына, где говорилось о намечавшемся присоединении Ленского края к русскому государству. Вполне вероятно, что, кроме различных сообщений тунгусских князцов, Палицын мог использовать при составлении этого интересного документа и доставленные ему как мангазейскому воеводе письменные известия Пенды о путешествии по Нижней Тунгуске, Лене и Ангаре. В этом смысле и следует понимать слова Гмелина о том, что именно сообщения Пенды дали повод к заселению русскими Ленского края.
Изложенные факты убеждают нас в том, что землепроходец XVII столетия Пенда, один из многих безвестных русских первооткрывателей новых земель, память о котором случайно сохранил Гмелин, вполне заслуживает внимания наших современных историков.
В заключение следует остановиться на одном очень важном факте, подтверждающем необычайное путешествие Пенды. Это вещественный памятник деятельности Пенды — построенное им на Нижней Тунгуске зимовье. В одном из документов, скопированных в Мангазейском музее для Г. Миллера, сказано: «В 7132 году (от „сотворения мира“. —
Как следует из документа, Пендинское зимовье существовало и действовало как опорный пункт ясачного сбора уже в 1624 году, то есть за 4 года до первого похода В. Бугра. Само собой разумеется, что возникнуть оно должно было еще раньше, вероятнее всего около 1620 года, когда в Мангазее были получены первые более или менее точные сведения о Нижней Тунгуске и Ленском крае.
В связи с вопросом о походе Пенды на Лену исключительный интерес представляет следующий отрывок из неопубликованного дневника И. Суслова:
«Поиски известняка затянули нас еще дальше по Тунгуске, и мы сделали еще десять километров до левого притока Тунгуски, маленькой речки Гулями. Я интересовался этим названием, так как гуля — по- тунгусски — изба. Оказывается, здесь, в устье речки, находятся древние казачьи избы. Поспешили осмотреть их. Здесь оказался чуть ли не целый острог с очень оригинальными постройками.
Центральный дом имеет в длину пять сажен и в ширину три сажени и делится на две половины. Кругом него глаголем расположена галерея мелких клетушек с маленьким окном и одной дверью в каждой клетушке…
Вместо ворот построены в галерее с обеих сторон по одной клетушке. Таким образом получается узенький дворик. Все постройки сделаны из толстого лиственного леса. Потолки давно уже обрушились и провалились вместе с крышным желобником внутрь помещений, из которых растут высокие лиственницы и березы.
Возле центральных построек находится оклад какого-то небольшого строения, по-видимому, это была баня. Саженях в пятидесяти вниз по берегу уцелел еще один оклад какого-то строения. Могил поблизости не видно. Раскопок я не производил. Ограничился лишь четырьмя фотографическими снимками. Больше фотографировать не мог за отсутствием пластинок».
В дополнение к выписке из дневника Суслов устно сообщил, что обнаруженные им остатки строений находились на берегу Нижней Тунгуски примерно километрах в 900 от ее устья. Он полагает, это действительно могут быть остатки Среднего Пендина зимовья.
Как видно из приведенного в дневнике Суслова плана этих строений, галерея из клетушек соответствует стене, оберегавшей главную постройку со стороны леса, в то время как противоположная сторона защищена самой природой — рекой. Это, по-видимому, было действительно небольшое укрепление типа острожка или зимовья, заложенное Пендой, а впоследствии расширенное мангазейскими сборщиками, собиравшими здесь ясак с тунгусских родов.
Насколько известно, казачье зимовье на реке Гулями (если обнаруженные Сусловым строения действительно являются им, а это более чем вероятно) представляет собой единственный в своем роде памятник такого рода, а других зимовий, уцелевших там с начала XVII столетия, как будто бы до сих пор в литературе не отмечалось.
Таковы сохранившиеся спустя три века документальные свидетельства о деятельности нашего отважного землепроходца, от которых веет атмосферой века замечательных, но далеко еще не выясненных в исторической науке подвигов и открытий русских людей.
Если о смелом, поистине головокружительном путешествии храбреца Пенды дошли до нас письменные и фольклорные свидетельства вместе с археологическими остатками зимовьев, то о другом не менее смелом и еще более раннем путешествии русских землепроходцев XVII столетия в глубь арктической Сибири рассказывают только археологические реликвии. Так и остается загадкой, волнующей воображение историков, удивительная находка гидрографов на пустынном берегу Таймырского полуострова в заливе Симса и ее двойник на заброшенном в Ледовитом океане неподалеку от залива Симса, маленьком островке, который носит имя Фаддея. Двойник потому, что обе находки, поразившие гидрографов — первооткрывателей этих сокровищ, представляют части имущества неизвестной русской полярной экспедиции, свидетельства трагедии, разыгравшейся у берегов Таймыра более 350 лет назад. История открытия такова.
