менее упорно опровергал аргументы. Они так были увлечены своими «внутрисемейными разборками», что, казалось, совсем не замечали жары. Ни тот ни другой даже не удосужились снять плащи. Дерри же, наоборот, явно страдал от установившейся погоды. Раздетый по пояс, он тащился в самом хвосте их маленького отряда, морщась от солнца, и постоянно отхлебывал из фляжки травяной чай, заботливо сваренный в дорогу Ашан-Маррой. Весь вид ксари, начиная с недовольного лица и заканчивая какой-то небрежно-ленивой позой в седле, говорил о его скверном состоянии и общей неудовлетворенности жизнью.
Анет невольно залюбовалась его рельефным загорелым торсом, который слегка портили огромные темные синяки на левом боку под ребрами. Дерри недовольно сверкнул на девушку огромными фиолетовыми глазищами, и она, поняв, что ее разглядывания замечены, поспешила отвернуться и отъехать на безопасное расстояние, дабы не навлечь на себя праведный гнев.
Время шло, а Стик, как назло, за спорами совсем забыл о том, что им надо бы отдохнуть. На привал остановились только тогда, когда Анет уже кипела от возмущения и была готова подать голос. Даже гхырх, резво скакавший в начале пути, притомился и несколько раз пытался забраться к Анет в седло. Девушка упорно протестовала.
– У тебя есть крылья. Вот и лети, – бушевала она. – И вообще, ты слишком много жрешь и слишком быстро растешь, так что брысь. Звездочка нас двоих не увезет.
Выбрав подходящую для ночлега полянку, Стикур приказал всем слезать с лошадей. Он был мрачен и угрюм. «Да что же это такое? – думала Анет. – Эпидемия, что ли? У всех вокруг повально дурное настроение. Чует мое сердце или не сердце, а то, что сзади и ниже (не спина), что мне опять достанется. Надо проявить инициативу, авось сойду за хорошую и не нарвусь ни на чей праведный гнев».
– Стикки, – самым кротким голосом сказала Анет, – давай я за водой схожу.
Через десять минут герцог все еще орал, а Анет, сжавшись у костра, ругала себя за не вовремя проявленную инициативу, вспоминая известную русскую поговорку: «За инициативу бьют инициаторов». Одно слово в поговорке она сознательно заменила на приличное, хотя оригинал к ситуации подходил гораздо лучше. Но Анет никогда не выражалась грубыми словами. Виной тому было ее воспитание.
Эскорит припомнил ей все. И даже то, что она не вовремя полезла в реку (там, на Земле), а если уж залезла, так и тонула бы скорее, чтобы браслет попал на Арм-Дамаш один. Так нет, мало того что им, несчастным, досталась глупая, никчемная девица, от которой одни неприятности, так она, утопив один котелок, непременно хочет утопить и второй, последний, оставив всех без еды. К концу этой проповеди Анет уже полностью была уверена в собственном несовершенстве и в полной и бесповоротной никчемности. Подумав, то ли разораться в ответ, то ли зареветь, девушка вдруг осознала, что ей не хочется ни того, ни другого, а лучше бы послать всех и лечь спать. Анет никогда никого не посылала, опять же из-за врожденной интеллигентности, но ведь начать-то никогда не поздно. Поэтому, витиевато ругнувшись, вроде «пошли вы все, такие-растакие (красивые и умные), далеко и надолго», девушка повернулась к застывшим в изумлении парням спиной и уснула. Крепко и без сновидений, с чувством выполненного долга и глубокого морального удовлетворения.
– Миледи, мы потеряли их. – Мужчина со скорбным выражением лица стоял в мрачной зале, освещенной десятками толстых восковых свечей, сжавшись от страха. Великий маг Тарман никого так не боялся, как Повелительницу тьмы – Хакису. Холодная и неприступная, она редко говорила и никогда не повышала голос, но мрак в ее неживых глазах сковывал душу и разум. В ее присутствии дрожали колени и тряслись руки. Тарман ненавидел себя за эту слабость, но ничего не мог изменить.
Хакиса сидела к магу спиной, и эта спина, прямая и тонкая, выражала молчаливое презрение. Повелительница разглядывала свою худую серую руку с загнутыми черными ногтями. Тонкие, обтянутые хрупкой, как пергамент, кожей пальцы, казалось, вот-вот сломаются под тяжестью массивных колец. Маг ее забавлял своими глупыми и никчемными попытками преодолеть страх перед ней. Разве можно не бояться вечности? Хакиса преднамеренно молчала и, не поворачивая головы, ждала продолжения речи Тармана. Ждала, как он начнет оправдываться и какое предложит решение. Ее бесило, что эти глупые и бесполезные людишки упустили такую легкую добычу, но она не спешила выказывать свое недовольство. Всему свое время. Пусть попытаются реабилитировать себя в ее глазах. Ощущая свою вину, они будут работать в десятки раз эффективнее, зная, что следующая промашка будет для них последней.
– Госпожа, – голос мага дрожал, – мы знаем, где их можно будет застать врасплох. Менее чем через неделю они будут проезжать рядом с землями леди Эльвиры Сорейской – хозяйки Кристальных гор. Ее и их предводителя, насколько мне известно, связывали особые отношения, и потом, у леди Эльвиры лучшая библиотека, пожалуй, на всем Арм-Дамаше. Они не могут не попытать счастья и не заглянуть в нее. К тому же, проезжая через ее земли, будет просто невежливо с их стороны не отдать должное гостеприимству хозяйки. Я вам обещаю, леди не откажет нам в помощи.
Хакиса неторопливо повернулась к говорящему и, улыбнувшись одними темными губами, холодным, как зимняя ночь, голосом произнесла:
– Я надеюсь, что в этот раз вы порадуете меня, мне бы не хотелось убивать вас, поверьте.
Тарман вздрогнул и после непродолжительных клятв в верности быстро вышел из покоев повелительницы, стремясь как можно скорее покинуть это место, не внушающее ничего, кроме отвращения. Стараясь не оглядываться и зажав нос кружевным надушенным платком, Тарман промчался по лестнице, ведущей во внутренний двор замка, спиной ощущая пустые и злые взгляды верных слуг Хакисы – зомби. Только влетев в свой экипаж и подав знак кучеру, маг позволил себе немного расслабиться. Сделав большой глоток крепкого рома из фляги, он наконец-то ощутил себя человеком. Ноздри до сих пор щекотал неприятный запах тления, насквозь пропитавший все владения Хакисы.
«В следующий раз к ведьме пусть топает эта противная лягушка Адольф», – думал Тарман, незаметно для себя большими глотками опустошая флягу с ромом. Не то чтобы он был пьяницей, нет. Просто последнюю неделю его дела шли из рук вон плохо. Он только и делал, что получал разгоны то от Хакисы, то от Сарта. А виноват в этом выродок ксари. Он ненавидел его лютой всепоглощающей ненавистью, и для этого у него был целый ряд известных лишь ему причин. Во-первых, с его появлением в окружении Сарта Тарман оказался отодвинутым на второй план учителем ксари Адольфом, который до сих пор, даже когда его любимое творение из героев дня перешло в разряд врагов, оставался номером один, правой рукой Господина, во всем притесняя его, Тармана. Во-вторых, Лина была его племянницей. Он опекал ее и лелеял, демонстрируя свою любовь. Он столько сил и денег потратил на то, чтобы подсунуть ее Сарту. И вот цель достигнута: Лина – любимая девушка Господина, а он родной дядюшка невесты. Все замечательно, он практически родственник главы синдиката – теплое, престижное и, что не менее важно, непыльное место. А она, негодяйка, посмела сбежать. И с кем? С любимцем Адольфа – Дерри. И, третье, самое главное, после ухода Дерри весь синдикат стоял на ушах. Сарт искал виноватых, и виноватым стал не Адольф, из-под контроля которого выбился ручной ксари, а он – Тарман, с племянницей которого Лайтнинг сбежал. Сарт до сих пор не помиловал Тармана, и вход в ближайшее окружение Господина был для него наглухо закрыт. Ездить на опасные и неблагодарные задания – это Тарман, получать деньги и отдыхать за счет синдиката – это Адольф. Тармана такое положение дел совершено не устраивало, и виновником всех своих бед он считал мерзавца Лайтнинга, справедливо полагая, что только шкура ксари сможет вернуть ему место возле трона Сарта. Тарман сделал последний большой глоток из фляги и, заметив, что она опустела, окончательно загрустил.
– Да не поеду я туда! Что вы ко мне пристали?! – услышала Анет сквозь сон взбешенный голос Стика и поняла, что настало утро, а значит, пора вставать. «Интересно, – подумала она, – и чего это меня сегодня с гонгом, как обычно, не поднимают?» – и открыла один глаз. Перед ней колыхалась травинка, по которой суетливо ползали маленькие зелененькие жучки. За спиной слышался смех Дерри (неужели дурное настроение сегодня обошло его стороной), уговаривающий голос Ламбера и протестующие вопли Стика.
– Ну зачем же так орать? – спросила Анет хриплым от сна голосом, переворачиваясь на другой бок и открывая второй глаз. Шум стих, и два настороженных лица повернулись в ее сторону. Завладев вниманием аудитории, Анет, зевая, спросила: – Ну и в чем дело? Стикки, куда ты не хочешь ехать?
Стик помрачнел и засопел. «Сейчас заорет», – подумала Анет и оказалась права.
– Ты бы лучше пользу приносила, а не лезла, куда не просят! – огрызнулся он. – Хоть поесть бы сготовила, что ли.
