пощечины.

— Не смей называть меня блядью, — прошептала она. — Никто не смеет меня обзывать. — Ее руки поднялись, сильные пальцы согнулись, как когти.

— Ты называешь моего друга Уильяма свиньей. Я называю тебя блядью. А твою мамашу — проституткой, а твоего папашу — псом, который в сортирах облизывает жопы, — сказал Джинелли. Увидел, как раздвинулись ее губы в оскале ярости и улыбнулся. Что-то в его улыбке заставило ее поколебаться. Позднее Джинелли сказал Билли, что она испуганной не выглядела, но по какой-то причине сквозь дикую ярость пробилось осознание того, с кем и с чем она имеет дело.

— Думаешь, это игра? — спросил он ее. — Вы налагаете проклятие на человека, у которого жена и ребенок, и думаете, что это — игра? Ты думаешь, он нарочно сбил ту женщину, твою бабушку? Думаешь, у него на нее был контракт? Что мафия заключила на нее контракт? Дерьмо.

Девушка теперь плакала слезами ярости и ненависти.

— Ему жена дрочила, и он ее задавил на улице! А потом они… они хан тог ин пойкен… отмазали его. Но мы его хорошо пригвоздили. И ты будешь следующим, друг свиньей. Не важно, что…

Он снял крышку с широкого горлышка сосуда движением большого пальца. Ее глаза впервые уставились на жидкость в сосуде. Именно этого он и хотел.

— Кислота, блядь, — сказал Джинелли и плеснул ей в лицо. — Посмотрим, сколько еще людей ты подстрелишь из своей рогатки, когда ослепнешь.

Она пронзительно вскрикнула и накрыла ладонями глаза. Слишком поздно. Упала на землю. Джинелли наступил ей на шею.

— Если пикнешь, убью. Тебя и первых трех твоих дружков, которые появятся тут. — Он убрал ногу. — Это была пепси-кола.

Джина поднялась на колени, глядя на него сквозь пальцы. Обостренным, почти телепатическим чутьем Джинелли понял: не было нужды говорить ей, что то была не кислота. Она это поняла сразу, хотя в первое мгновение ее как будто бы обожгло. Мгновение спустя, чуть было не запоздало, он сообразил, что она бросается рукой на его половые органы.

Когда она кошкой кинулась к нему, он мгновенно шагнул в сторону и ударил ее ногой в бок. Затылок Джины с громким звуком ударился о хромированную раму раскрытой дверцы водителя. Она рухнула на землю, и кровь залила ее щеку.

Джинелли наклонился над ней, уверенный, что она потеряла сознание. И в тот же миг она с шипением атаковала его. Одной рукой расцарапала лоб, другой — разорвала рукав его водолазки и содрала кожу вдоль руки.

Джинелли зарычал и отшвырнул ее на землю. Потом прижал дуло пистолета к ее носу.

— Что, сука, моих яиц захотела? Хочешь? Ну, давай, блядь! Давай! Ты мне морду попортила. А теперь попытайся, доберись!

Она лежала неподвижно и смотрела на него глазами, черными, как смерть.

— Что, передумала? Попробовала бы, да дед твой не перенесет такой утраты.

Она молчала, но в глазах ее мелькнул мимолетный огонек.

— Думаешь — что с ним будет, если я в самом деле плесну тебе кислотой в морду? Ну что ж, подумай, подумай. Каково ему будет, когда вместо тебя, я решу умыть кислотой тех двух братишек в пижамах? Я все могу, блядь. Сделаю и вернусь домой, и хорошо поужинаю. Посмотри мне в лицо, и поймешь, что я все могу.

Теперь, наконец, он приметил что-то в ее лице, нечто похожее на страх — но не за себя.

— Он проклял вас, — сказал Джинелли. — Я — его проклятие.

— Насрать на проклятие этой свиньи, — прошептала она и вытерла рукой кровь с лица.

— Он просит меня, чтобы никто не пострадал, не погиб, — продолжал Джинелли. — Я все так и делал. Но нынче ночью наш мирный договор заканчивается. Не знаю, сколько раз твой дед выходил сухим из воды с такими штуками. Но сейчас номер не пройдет. Скажи ему, чтобы снял проклятие. Скажешь, последний раз я просил. На, возьми вот это.

Он сунул ей в руку листок бумаги. На нем был записан номер телефона-автомата в Нью- Йорке.

— Сегодня ровно в полночь ты позвонишь по этому номеру и передашь мне, что сказал дед. Если понадобится мой ответ, позвонишь спустя ровно два часа. Если от меня будет послание, передашь ему… если будет… Вот и все. Так или иначе дверь закроется. Никто никогда по этому номеру не поймет, о чем ты толкуешь после двух часов ночи.

— Дед никогда не снимет проклятия.

— Может, и так, — кивнул Джинелли. — То же самое мне твой братец сказал вчера ночью. Но это уж не твое дело. Делай как положено, и пусть он сам решит, что предпринять. Объясни ему, что, если скажет «нет», тогда начнутся настоящие буги-вуги. Первой будешь ты, потом двое пацанов, а дальше — кого сами выберем. Так ему все и скажи. А теперь — в машину.

— Нет.

Джинелли закатил глаза.

— Вы когда-нибудь поумнеете? Я просто хочу быть уверенным, что у меня достаточно времени, чтобы смыться в неизвестном направлении без хвоста из двенадцати легавых. Если бы я захотел тебя шлепнуть, то не стал бы передавать эти послания.

Девушка поднялась. Ее немного шатало, но однако он влезла в машину и передвинулась на пассажирское сиденье.

— Это недалеко, — сказал Джинелли. Он вытер ладонью кровь со лба и показал ей. — После этого я очень хочу увидеть тебя размазанной по стенке.

Джина прижалась к дверце машины подальше от него.

— Вот так хорошо, — сказал Джинелли, садясь за руль. — Так и сиди.

Он выбрался на Финсон Роуд задним ходом, не включая фар. Колеса «Бьюика» слегка забуксовали. Переключил передачу с кольтом в руке. Когда Джина зашевелилась, он нацелил на нее дуло.

— Ошибка, — сказал Джинелли. — Двигаться нельзя совсем. Ты поняла?

— Поняла.

— Хорошо.

Он проехал тем же путем обратно, держа ее под прицелом.

— Всегда вот так, — с горечью произнесла она. — Даже за крохотное правосудие с нас требуют такую дорогую цену. Он твой друг, эта свинья Халлек?

— Я уже сказал, не называй его так. Он не свинья.

— Он проклял нас, — сказала девушка, и в голосе ее, помимо злости, послышалось недоумение. — Передай ему — Бог проклял нас прежде любого своего племени.

— Эти сопли рассказывай социальным работникам, бэби.

Она умолкла.

За четверть мили от того места, где в карьере был засыпан гравием Фрэнк Спартон, Джинелли остановил машину.

— О'кей. Достаточно далеко. Вылезай.

— Конечно. — Она ровно посмотрела на него своими бездонными глазами. — Но одну вещь запомни, мистер. Наши дорожки еще сойдутся. Когда это случится, я убью тебя.

— Нет, — ответил он. — Не убьешь. Потому что за сегодняшнюю ночь ты мне обязана жизнью. Если тебе этого мало, неблагодарная сука, добавь жизнь своего братишки прошлой