Элли исполнилось шесть. Вернулась из школы в тот день в бумажной шапке набекрень, с пачкой своих портретов (ее друзья нарисовали как могли, на лучшем дочка смахивала на довольно-таки приветливое огородное пугало) и сетованиями, как на переменах ей надирали уши. Эпидемия гриппа прошла. Двоих студентов пришлось отослать в медицинский центр в Бангоре, а доктор Шурендра Харду спас жизнь одному первокурснику с расчудесной фамилией Угробилл. Состояние его было плачевным, парня дергали судороги.

Рейчел невинно увлеклась молодым блондином-упаковщиком из большого продовольственного магазина и как-то ночью, мурлыкая, поддразнила Луиса: дескать, у того парня судя по тому, как спереди бугрятся джинсы, о-го-го какие достоинства. Но тут же пошла на попятный: «Наверное, бумага подложена». «А ты пощупай да дерни посильнее, — предложил супруг. — Если заорет, значит, все без обмана». Рейчел смеялась до слез.

Скудные холодные февральские дни сменились слякотными мартовскими: появились лужи, потом гололед, рытвины на дорогах и восхитительные знаки предупреждения. Боль утраты, тоска по жене, резавшие поначалу Джада Крандала ножом, утихли. Психологи утверждают, что по-настоящему горевать человек начинает через три дня после смерти близкого. И душевная боль не отпускает месяц, а то и все полтора. Выходцы из Новой Англии называют это «студеной порой». Но проходит время. Настроение меняется, одно наслаивается на другое, как радуга. Боль светлеет, отходит, сменяется печалью, печаль размывается до воспоминаний. Перемена эта не быстрая, может занять от полугода до трех лет, и все в пределах нормы.

Промелькнула первая стрижка Гейджа. А когда Луис увидел, что отрастающие волосы много темнее прежних, хоть и пошутил вслух, но в душе взгрустнул.

Пришла весна, и бег времени, казалось, приостановился.

Последний счастливый день в жизни Луиса Крида пришелся, по его собственному мнению, на 24 марта 1984 года. Незримым лезвием гильотины нависли грядущие беды — оставалось меньше двух месяцев. Но даже и не случись всего ужасного впоследствии, Луис бы навсегда запомнил этот день. Удивительно хороший, добрый день, с утра и до вечера. Таких дней в жизни выпадает немного, не больше месяца наберется, в лучшем случае. Похоже, Господь Бог по безграничной мудрости своей щедрее раздает боль и лишения.

То была суббота. Луис сидел с Гейджем, а жена и Элли уехали за продуктами вместе с Джадом на его старой развалюхе пятьдесят девятого года выпуска. Машина Кридов была в исправности, но очень уж хотелось ублажить старика — такой компании он искренне рад. Рейчел сто раз спросила, справится ли Луис с Гейджем, и сто раз Луис отвечал, что, конечно, справится. Он был рад выпроводить жену. После долгой зимы в четырех стенах ей просто необходимо почаще выбираться из дома. Раньше, бывало, она все время куда-то рвалась, ей не сиделось на месте. Сейчас же, думалось Луису, ее непоседливая натура стреножена, а это до добра не доведет.

Гейдж, поспав после обеда, проснулся часа в два не в духе, начал капризничать. Луис, как умел, старался развлечь сына, но Гейджа ничто не радовало. Но то были еще цветочки. Противный мальчишка еще и обкакался, причем наложив, на удивление, огромную кучу. Но удивился Луис другому: в этой куче обнаружил он синий стеклянный шарик — у Элли таких много. Как только малыш не подавился! Все: стеклянных шариков он больше не увидит. Что бы ни попало к нему в руки, малыш тут же тянул в рот. Спору нет, решение похвальное, но, увы, настроение Гейджа не поправившее.

Луис прислушивался к резкому, по-весеннему порывистому ветру, по небу неслись облака, и соседское поле то высвечивалось лучами солнца, то закрывалось хмурой тенью. Луис вспомнил: месяца полтора назад он купил большой воздушный змей, «ястреб», возвращаясь домой из университета. Нашлась бы только бечева. Есть, вспомнил!

— Гейдж! — позвал он.

Сын отыскал под диваном зеленый карандаш и преспокойно черкал в любимой книжке Элли. ВОТ ИЗ-ЗА ТАКОГО МЕЖДОУСОБНЫЕ ВОЙНЫ И РАЗГОРАЮТСЯ! Луис улыбнулся: что ж, если дочка начнет сокрушаться об испорченной книге, он тут же покажет ей сокровище, найденное в экскрементах Гейджа.

— Чо! — откликнулся смышленый ребенок. Он уже говорил достаточно связно и осмысленно. Почти что гением растет, возгордился Луис.

— Хочешь гулять?

— Хочь гуять! — радостно кивнул малыш. — Хочь гуять! Где тапи, па? — что в переводе с гейджинского языка означало: «Где мои тапочки, папа?»

Луиса часто поражала речь Гейджа, и отнюдь не милым воркованием. Все детишки, по его разумению, говорят точно иностранцы, которые учат чужой язык бестолково, но занятно. Ведь детям даются любые звуки, характерные для любого языка: и французская картавость — камень преткновения для начинающих взрослых студентов; и гортанные всхлипы-всхрипы австралийских аборигенов; и тяжелые, резкие немецкие согласные. Но начинают учить английский, и все их врожденные способности исчезают. И в который уже раз Луис подмечал: в детстве не столько приобретают навыков, сколько теряют.

Нашлись «тапи» Гейджа… конечно же, под диваном. С этим у Луиса было связано еще одно наблюдение: в семьях с малыми детьми все поддиванье обретает сверхъестественную силу, как магнитом притягивает нужные и ненужные предметы: пустые пузырьки, тесемки и застежки от малышовых одежек, детские журналы и книжки, богатые россыпи некогда вкусных кусков и кусочков.

Но куртки Гейджа под диваном не оказалось, она отыскалась на лестнице. Зато шапки с козырьком — как у бейсболистов из команды «Красные гетры» — нигде не найти. А без нее Гейдж отказывался идти гулять. Как ни странно, она висела на месте в шкафу, куда, естественно, Луис заглянул в последнюю очередь.

— Мы куда, па? — Гейдж с готовностью ухватил отца за руку.

— На поле к соседке, миссис Винтон, — объяснил Луис. — Будем змея запускать.

— Змея? — насторожился Гейдж, услышав незнакомое слово.

— Тебе понравится. Погоди-ка минутку.

В гараже Луис взял связку ключей, отпер маленькую кладовку, включил свет, быстро отыскал «ястреба», в коробке, нераспакованного, с ярлыками на крышке. Купил его Луис еще в феврале, когда душа так чаяла надежды.

— Па! — требовательно крикнул Гейдж, что переводилось как: «Чего ты там копаешься, папа?»

— Змея ищу. — Луис вытащил его из коробки, развернул, расправил большие полутораметровые крылья гибкого пластика. Насадил на бледную тощую голую шею «ястреба» маленькую клювастую голову с выпуклыми, налитыми кровью глазами.

— Тица! — закричал Гейдж. — Тица!

— Верно, сынок, это птица, — кивнул Луис, пристегнул к хвосту «ястреба» конец бечевки, ухватил весь моток и, уже выходя, оглянулся и повторил: — Тебе понравится, вот увидишь!