Декабрьские события 1825 г. составили важную веху в жизни В. Одоевского и его друзей- любомудров. События эти не только положили конец существованию их кружка, но и во многом определили эволюцию их воззрений и характер их дальнейшей общественной и литературной деятельности. В. Одоевский, как и большинство других любомудров, если и был близок декабристам (дружеские отношения связывали его с двоюродным братом, известным поэтом и декабристом А. И. Одоевским; в содружестве с декабристом Кюхельбекером издавал он в 1824–1825 гг. альманах «Мнемозина», то не политическими своими взглядами, а литературными и еще более — общим духом независимости и нравственной высотой. Попытки восстания В. Одоевский не одобрял, но самим декабристам сочувствовал. Позднее он будет много хлопотать по делам А. И. Одоевского и В. К. Кюхельбекера, а в записках своих, не предназначенных к печати, так отзовется о движении декабристов: «В нем участвовали представители всего талантливого, образованного, знатного, благородного. блестящего в России, — им не удалось, но успех не был безусловно невозможен. Вместо брани, не лучше ли обратиться к тогдашним событиям с серьезной и покойной мыслью и постараться понять их смысл».

В 1826 г. В. Одоевский переезжает из Москвы в Петербург, женится, поступает на службу в Министерство внутренних дел, где работает в Комитете иностранной цензуры. В это время — и с тех пор на многие годы — его дом становится тем местом, в котором сходилось и сближалось все интересное и талантливое в тогдашнем петербургском обществе. «Здесь, — вспоминает М. П. Погодин, — сходились веселый Пушкин и отец Иакинф с китайскими сузившимися глазками, толстый путешественник, тяжелый немец — барон Шиллинг, возвратившийся из Сибири, и живая, миловидная графиня Ростопчина, Глинка и профессор химии Гесс, Лермонтов и неуклюжий, но многознающий археолог Сахаров, Крылов, Жуковский, Вяземский были постоянными посетителями. Здесь впервые явился на сцену большого света и Гоголь…».

За время своей петербургской жизни, вплоть до переезда в Москву в 1862 г., В. Одоевский занимал должности помощника директора Публичной библиотеки и директора Румянцевского музея, участвовал в создании Русского музыкального общества и консерватории, издавал совместно с А. П. Заблоцким (с 1843 г.) журнал для народного чтения под названием «Сельское чтение», поместив в нем множество статей научно- популяризаторского и дидактического характера. Восторженно писал об этом издании В. Г. Белинский: «Колоссальный успех „Сельского чтения“ основан был на глубоком знании быта, потребностей и самой натуры русского крестьянина и на таланте, с каким умели издатели воспользоваться этим знанием. Поэтому в два года разошлось до тридцати тысяч двух первых книжек „Сельского чтения“. Подобный успех имеет великое значение, свидетельствуя, что издатели „Сельского чтения“ умели угадать, что нужно для чтения простому народу…».

Важными общественными трудами и начинаниями занят был В. Одоевский до самой смерти. В последние годы жизни — он умер 27 февраля 1869 г. — он изучает стенографию, дело тогда мало кому известное, интересуется вопросами тюремной реформы, пишет статью по поводу лекций по физике проф. Любимова. В записной книжке В. Одоевского сохранилась запись, которая прекрасно его характеризует: «Смеются надо мной, что я всегда занят! Вы не знаете, господа, сколько дела на сем свете; надобно вывести на свет те поэтические мысли, которые являются мне и преследуют меня; надобно вывести те философские мысли, которые открыл я после долгих опытов и страданий; у народа нет книг, — и у нас нет своей музыки, своей архитектуры; медицина в целой Европе еще в детстве; старое забыто, новое неизвестно; наши народные сказания теряются; древние открытия забываются; надобно двигать вперед науку; надобно выкачивать из-под праха веков ее сокровища…»

При всей разносторонности трудов и дарований В. Одоевского главным делом его жизни была литература, поэзия. Он был литератором по преимуществу, писателем по призванию. Он был писателем- романтиком.

Еще в бытность свою воспитанником Московского университетского пансиона В. Одоевский увлекается идеями Шеллинга, которые навсегда стали для него «душевным делом». Философией Шеллинга в 20-е годы XIX в. увлекались все любомудры. И не одни только любомудры. Для русской литературы первой трети XIX в. — и пржде всего литературы романтической — Шеллинг значил едва ли не больше, чем для литературы немецкой.

А. И. Тургенев называл Шеллинга «первой теперь мыслящей головой в Германии».

Профессор Давыдов, один из пропагандистов философского учения Шеллинга в России и учитель В. Одоевского по пансиону, писал о Шеллинге: «…от него ум получил вдохновение и указание пути к желаемой философии безусловного…».

Д. В. Веневитинов признавался в письме к А. И. Кошелеву, что Шеллинг был для него «источником наслаждения и восторга».

Аполлон Григорьев писал о студентах Московского университета, «отдававших голову и сердце до нравственного запою шеллингизму».

Смысл и основания этого «массового» увлечения Шеллингом в России становятся понятными из признания Е. Баратынского, который шеллингианцем в философском смысле никогда не был. Имея в виду Шеллинга, Баратынский писал Пушкину: «… я очень обрадовался случаю познакомиться с немецкой эстетикой. Нравится в ней собственная ее поэзия, но начала ее, мне кажется, можно опровергнуть философически.».

При всем различии точек зрения на философию Шеллинга-Баратынского, с одной стороны, и любомудров, с другой, — общим для них было то, что больше всего они ценили в учении Шеллинга его поэтический строй и поэтические основания. Сам Шеллинг любил повторять, что его философия «не только возникла из поэзии, но и стремилась возвратиться к этому своему источнику». Это, может быть, и было в Шеллинге дороже всего В. Одоевскому и любомудрам. В «Психологических заметках» В. Одоевский писал: «…в наш век наука должна быть поэтическою». Для него поэтическая наука и поэтическое знание были прежде всего цельными и всеобъемлющими знаниями, «касающимися всех сторон природы» человека, способными «освободить дух от ограниченности, одностороннего образования». Цельный человек и цельное знание — это любимая и постоянная идея-мечта В. Одоевского, которая зародилась в нем под влиянием Шеллинга и немецкой романтической философии и еще более того под влиянием самой русской действительности.

Мыслящие люди последекабрьской поры, к которым принадлежал В. Одоевский, трагически переживали ту всеобщую разъединенность, дисгармонию, которая так характерна была для русской жизни, особенно со второй половины 20-х годов, и которая обусловливалась в одинаковой мере как ростом в общественных отношениях разъединяющей буржуазности, так и усилившимся после поражения декабристов сознанием «полного разрыва между Россией национальной и Россией европеизированной». Мечта В. Одоевского о цельном человеке и цельном знании — это романтическое выражение глубокой тоски его и его современников по тому социальному, национальному и человеческому единству, которого так не хватало в реальной жизни! Борьба с унизительной и опасной односторонностью человека и человеческого знания станет одним из главных дел Одоевского-писателя именно потому, что это было живое и жизненное дело.

Если Шеллинг был учителем В. Одоевского в «любомудрии», то одним из первых литературных его учителей был В. А. Жуковский. Поэзией Жуковского В. Одоевский увлекался, тоже еще учась в пансионе, и навсегда сохранил верность этому увлечению. Жуковский был близок и дорог ему больше всего романтическим и высоконравственным обликом своей личности и своих стихов. В 1849 г., будучи уже автором «Русских ночей», В. Одоевский так будет вспоминать о годах пребывания в пансионе и своем преклонении перед Жуковским: «Мы теснились вокруг дерновой скамейки, где каждый по очереди прочитывал Людмилу, Эолову арфу, Певца в стане Русских воинов, Теона и Эсхина; в трепете, едва переводя дыхание, мы ловили каждое слово, заставляли повторять целые строфы, целые страницы, и новые ощущения нового мира возникали в юных душах и гордо вносились во мрак тогдашнего классицизма, который проповедовал нам Хераскова и не понимал Жуковского… Стихи Жуковского были для нас не только стихами, но было что-то другое под звучною речью, они уверяли нас в человеческом достоинстве, чем-то невыразимым обдавали душу — и бодрее душа боролась с преткновениями науки, а впоследствии — с скорбями жизни. До сих пор стихами Жуковского обозначены все происшествия моей внутренней жизни — до сих пор запах тополей напоминает мне Теона и Эсхина…».

Начало литературной деятельности В. Одоевского относится к середине 20-х годов, к периоду