Больше всего Чемли боялся змей. Он страшно волновался, когда видел меня занимающимся со змеями, жалобно стонал и ломал руки до тех пор, пока я не отходил от них. Если после визита к змеям я показывал Чемли мои руки, он их тщательно рассматривал, желая, очевидно, убедиться в том, что змея меня не укусила. В случаях, когда змея начинала ползти в сторону Чемли, его охватывал дикий ужас, волосы вставали дыбом, он громко стонал, а с приближением змеи бросал в нее сухую траву и ветки, тщетно пытаясь задержать ее продвижение. Однажды вечером, когда настало время ложиться спать, он категорически отказался войти в клетку, чего раньше никогда не случалось. Считая это простым капризом, я пытался силой загнать Чемли в клетку; тогда он подвел меня к входу и, оставив меня там, отошел назад, показывая рукой внутрь клетки и громко и испуганно вскрикивая. Осмотрев одеяло и подстилку из банановых листьев, я нашел маленькую слепую змею, клубком свернувшуюся в листьях. Она была совершено безвредной, но Чемли не хотел рисковать.

Вскоре после прибытия в лагерь Чемли вдруг перестал кушать, утратил интерес ко всему окружающему и стал проводить целые дни, съежившись в своей клетке. Он отказался от всех напитков и выпивал в день лишь полкружки простой воды. Меня в это время не было дома, получив от Джона сообщение о болезни шимпанзе, я немедленно вернулся в лагерь. Из записки Джона можно было понять, что он не знает не характера болезни Чемли, ни способа ее лечения.

Я шел на все хитрости и уловки, чтобы вызвать аппетит у Чемли, но он продолжал худеть с каждым днем. Направляя слуг за свежими плодами манго и поу-поу, я собственными руками приготовлял нежные фруктовые салаты. Но Чемли по-прежнему ничего не ел. Это продолжалось с неделю, и я начинал уже думать, что Чемли долго не протянет. Каждый вечер я заставлял его выходить из клетки и совершать со мной небольшую прогулку. Но Чемли был настолько слаб, что через каждые несколько ярдов должен был садиться и отдыхать. Я все же настаивал на этих прогулках, считая, что при всех условиях необходимо поддерживать в Чемли хоть какой-то интерес к жизни, в противном случае он будет обречен. В один из вечеров я открыл перед прогулкой коробку бисквитов и рассовал по карманам с дюжину кусков. После нескольких шагов Чемли решил отдохнуть, и я присел рядом с ним. Пока мы осматривали местность, я достал из кармана один бисквит и начал его жевать. Чемли внимательно следил за мной; он был, вероятно, изумлен тем, что я не предложил ему, как обычно, разделить со мной компанию. Закончив есть, я с подчеркнутым удовольствием облизал несколько раз губы языком. Подвинувшись ближе. Чемли начал обшаривать мои карманы, что само по себе было уже хорошим признаком. Таких вещей он не делал с первого дня болезни. Найдя бисквиты, он вытащил одну штуку, обнюхал ее и к великой моей радости, съел бисквит. Всего в этот вечер Чемли съел шесть бисквитов, в течение последующих четырех дней он питался только бисквитами и водой. Затем наступил день, когда он выпил кружку чаю и съел два банана. Я понял, что кризис прошел и Чемли начинает выздоравливать. Аппетит его увеличивался с каждым днем, в течение двух недель он буквально обжирался, а после этого все снова вошло в норму. Я был очень доволен, что все так хорошо кончилось; мы должны были переезжать в Кумбу, а в прежнем состоянии Чемли не вынес бы этот переезд.

Наступил день нашего отъезда из Бакебе. Когда Чемли заметил подъехавший грузовик и увидел начавшиеся сборы вещей и экспонатов, он догадался, что предстоит любимое его развлечение — поездка на машине. Он улюлюкал, кричал, возбужденно прыгал, натягивал свою цепь, дико барабанил по стенкам клетки, создавая как можно больше шума, чтобы напомнить о себе. Может быть, он беспокоился, что мы его забудем. Когда все было собрано и погружено, клетка была водружена в кузове грузовика, и Чемли забрался в нее, радостно гикая. Мы двинулись в путь. Слуги разместившиеся по бокам и у края грузовика, затянули громкую песню. Чемли вдруг подхватил песню протяжным и довольно мелодичным завыванием, что вызвало у остальных певцов взрыв смеха. Повару пение Чемли показалось даже настолько смешным, что он вывалился из машины. Хорошо, что грузовик не успел еще набрать скорость, мы затормозили и подобрали покрытого пылью, но все еще смеявшегося повара.

В Кумбе благодаря любезности преподобного Поля Шиблера и его супруги мы получили в свое распоряжение три принадлежавших миссионерам школьных здания. В первое время, как и обычно, когда приходится устраиваться на новом месте, в нашем большом хозяйстве царил полный хаос. Перед ними сразу же остро встала проблема снабжения водой. Пока мы находили подходящего водоноса и снаряжали его необходимым количеством тары, Чемли громко сообщил о том, что он хочет пить. Он был привязан снаружи, и к нему уже сбежалась толпа местных жителей, никогда ранее не видевших живого взрослого шимпанзе. В отчаянии я открыл бутылку пива и поднес ему. К моему изумлению, Чемли радостно принял этот напиток и старательно облизывал губы после каждых нескольких глотков. Чем меньше пива оставалось в бутылке, тем выше запрокидывал ее Чемли и тем больше зрителей собиралось вокруг нас. Скоро Чемли начал забавно прыгать, кувыркаться и размахивать руками. Он был весь покрыт пеной от пива и чувствовал себя превосходно. Но это пьяное веселье доставило мне много хлопот, так как только через несколько часов Чемли протрезвился и начал вести себя прилично. Кроме того, потребовалось вмешательство трех полисменов, чтобы рассеять толпу человек в двести, окружившую занятые нами дома и закрывшую нам все входы и выходы. С того дня Чемли больше не получал напитков крепче лимонада или чая, какая бы жажда его ни мучила.

Вскоре после нашей остановки в Кумбе к компании обезьян присоединилась Су. Это была самая маленькая из всех виденных мною когда-либо шимпанзе: она еще не могла ходить и имела всего четыре зуба. Су появилась в корзинке, из которой с любопытством выглядывали ее широко раскрытые глаза. Обезьянка жадно сосала собственную ногу. Как она выжила у своего хозяина, кормившего ее только похлебкой из ямса, я не знаю. В течение часа она высосала полную бутылку теплого молока с сахаром и рыбьим жиром. Когда я показал ее Чемли, он не проявил к Су особого интереса и только попытался ткнуть ее пальцем в глаз. Мои надежды на романтическую привязанность друг к другу большого и маленького шимпанзе не оправдались.

Каждой матери, которой надоедает писк ее краснолицего ребенка, я бы сказал: 'Обменяйте его на маленького шимпанзе, такого, например, как Су. Он доставит вам не меньше удовольствия и вдвое меньше хлопот'. Ночи Су проводила в утепленной корзине, днем она забиралась в мою кровать. Я никогда не слышал ее плача и капризов. Она поднимала страшный крик, стискивая кулачки и брыкаясь маленькими ножками, только тогда, когда я показывал ей бутылку с молоком, а затем обнаруживал, что молоко еще не остыло и его нельзя дать обезьяне немедленно. Это было с моей стороны преступлением, и Су сразу же ставила всех об этом в известность. Первый завтрак Су получала в семь часов утра, в последний раз она кушала в полночь. Всю ночь она спала совершенно спокойно, что не плохо было бы перенять многим грудным младенцам. Днем, как я уже говорил, она лежала в моей постели, сосала пальцы рук или ног, иногда немного кувыркалась по кровати, но значительную часть дня спала.

У Су выделялись голые розовые ладони, ступни и лицо, все остальные части тела были покрыты густыми черными волосами. На голове волосы как будто разделялись посередине пробором, далее они ровной челкой спускались на уши. Су немного напоминала мне японскую куклу с серьезно торжественным лицом. При первой встрече с ней я был очень огорчен, так как опасался, что такое крохотное существо потребует бесконечного внимания и забот, на которые у меня не хватит времени. Оказалось, однако, что она доставляла нам значительно меньше хлопот, чем любое другое животное в нашей коллекции. Слуги настолько полюбили ее, что разгоралась серьезная борьба за право поить ее молоком. Даже Джон, когда он думал, что меня нет поблизости, подходил к Су, нежно гладил ее и бормотал ей детские сказки; я несколько раз заставал его за этим занятием.

Чемли, я полагаю, немного ревновал нас к Су, но он был слишком джентльмен, чтобы чем-либо это обнаружить. Через несколько дней после ее появления в лагере в Камерун прибыл официальный представитель Лондонского зоопарка, которому я с большим сожалением передал Чемли для отправки в Англию. Я не видел после этого Чемли более четырех месяцев, когда я навестил его в санатории в Риджент-парке. Чемли жил в просторной комнате, наполненной соломой, и пользовался среди обслуживающего персонала санатория большой популярностью. Я не рассчитывал, что Чемли меня узнает: при наших встречах в Камеруне я носил легкое тропическое обмундирование и на моем лице были усы и борода, теперь же я был гладко выбрит и одет так, как принято одеваться в Англии. Но Чемли все же узнал меня. Издали заметив мое приближение, он забегал по комнате, подобрался к тому месту, куда я должен был подойти и встретил меня старым своим приветствием, слегка придавив зубами мой палец. Мы сели рядом, я угостил его сахаром, после чего, по установившейся традиции, мы закурили папиросы. Чемли