— Бегите, кровь и гром! Бумаги!
Не раздумывая, Пушкин кинулся прочь, он еще успел увидеть, как барона накрыла лавина мохнатых созданий, услышал скрежещущий визг, — вся эта орава сбилась в кучу на тесной аллее, стиснутой старинными стенами из плоского кирпича, и посреди этой катавасии сверкал, как молния, клинок барона, доносились его молодецкие вопли:
— Получи, тварь! Знай прусского гусара! У меня не забалуешь, морды бессмысленные!
Пушкин бежал, уже не понимая, то ли ветви деревьев цепляются за его одежду, то ли костлявые руки. В глазах все мутилось, окружающее подернулось туманом, — и он в конце концов повалился наземь, теряя сознание…
Глава XVIII
БЕССЛАВНЫЙ ФИНАЛ
Пушкин очнулся оттого, что на лицо ему тоненькой струйкой текла холодная вода. С трудом разлепил веки, поднял голову, уклоняясь от попавшей в рот и глаза воды.
— Ну слава богу, синьор, вы очнулись, — произнес кто-то радостно и спокойно. — Мы уж думали, все напрасно…
Отирая рукой воду с лица, моргая, Пушкин приподнялся, и чьи-то сильные руки помогли ему сесть. Вокруг стояли несколько человек, а ближе всех располагался верный слуга Луиджи Брамболини — он и лил воду. Те, кто стоял с ним рядом, выглядели самыми обыкновенными, ничем не примечательными людьми, одетыми прилично, но без излишнего франтовства. Лица у них были серьезные и сосредоточенные.
Солнце стояло уже довольно высоко, судя по его положению, близилось к полудню. Пушкин собрал силы настолько, что смог, пошатываясь, подняться на ноги. Вокруг росли самые обычные деревья, а вдали виднелось полуразрушенное здание, смутно напоминавшее роскошный дворец, где состоялся маскарад.
— Бог ты мой, — сказал Пушкин. — Как ты меня нашел, малый? Как тебе только в голову пришло?
— Нетрудно найти, если знаешь, что искать — отозвался славный малый Луиджи каким-то незнакомым голосом, словно бы принадлежавшим совершенно другому человеку.
Слегка пошатываясь, Пушкин присмотрелся к нему. Это был тот же самый человек — и не тот. Черты лица остались прежними, но физиономия странным образом перестала быть простецкой, простодушной, недалекой. Перед Пушкиным стоял другой человек, ничуть не похожий на слугу из простонародья, — ироничный жесткий взгляд, серьезность и несомненный ум, не имевший ничего общего с классическим образом оборотистого лакея наподобие Фигаро из пьесы месье Бомарше…
Через короткое время сзади послышался смутно знакомый голос:
— Странные чувства вы у меня вызываете, господин Пушкин. То ли везение ваше — дурацкое, то ли наоборот, вам покровительствуют силы, перед которыми следует почтительно замереть…
— Ах, вот оно что… — сказал Пушкин, осененный внезапной догадкой. — Следовало предвидеть… Постойте, синьор, как вас там, Брамболини… Я же
Луиджи усмехнулся:
— Это вам так показалось, сударь. Такое у вас и должно было остаться впечатление…
— Ага, — сказал Пушкин. — Опыт столетий?
— Ну разумеется, — ответил мнимый лакей. — Сами должны понимать…
— Рад видеть вас живым и невредимым, — сказал падре Луис отрывисто, без тени дружеского расположения. — Вам, повторяю, поразительно везет… Но я бы не рекомендовал испытывать везение и далее, вдруг все же окажется, что это не более чем «дурацкое счастье»…
— Послушайте… — начал Пушкин, но сам не представлял, что сказать, и потому замолчал. — А где же…
Поджав губы, падре Луис крепко ухватил его за локоть и повел по аллее в сторону полуразвалившегося строения, уже нисколько не похожего на роскошное загородное поместье. Пушкин покорно шел за ним. Потом остановился.
На квадратном постаменте помещалась беломраморная статуя, изъеденная безжалостным временем настолько, что трудно было понять сразу, мужчину она изображает или женщину. Лицо и одежда покрыты многочисленными выщербинами, кое-где виднеются следы умышленно прошедшегося по истукану тяжелого предмета, быть может молота, — но вытянутая вперед рука осталась целой…
И эта рука держала голову барона Алоизиуса фон Шталенгессе унд цу Штральбаха фон Кольбица, лейтенанта гусарского полка фон Циттена, недалекого малого, но отличного друга и храброго товарища в бою. Лицо барона оставалось почти спокойным, на бледно-восковых губах застыла яростная гримаса, словно у человека, неожиданно сраженного пулей в атаке…
Непослушными губами Пушкин прошептал короткую молитву. Горе было чересчур огромно, чтобы уместиться в сознание. Он подумал, что Алоизиус своей судьбой ухитрился распорядиться согласно любимой поговорке: гусар, доживший до тридцати, не гусар, а дрянь. Вот он и не дожил…
Кривя тонкие губы, падре Луис сказал, не глядя в сторону Пушкина, словно вообще не замечая его присутствия:
— Как это ни горько, но перед вами закономерный финал безрассудного предприятия. Господи, я же предупреждал вас обоих еще в Праге: не с вашими слабыми силенками лезть в эту драку… Вы не послушались. Глупые, самонадеянные юнцы…
— Я попросил бы вас тщательнее подбирать выражения, падре, — сказал Пушкин звенящим голосом. — Мы не мальчишки, и попали сюда не по глупой прихоти. Мы обязаны службой, и это был наш долг…
— Я уже выразил свое мнение о вашей службе, — отрезал иезуит. — И не намерен его менять.
— А любопытно, если…
— Бросьте, — сказал падре Луис. — Драться с вами на дуэли я все равно не буду. Люди моего положения на подобные дурацкие забавы не имеют права. Ну как, вы довольны? Вы вдоволь порезвились, показали себя персонажами рыцарских романов… Вот только один погиб, а другой чудом уцелел…
— Мы делали все, что могли, — сумрачно сказал Пушкин. — И не наша вина, что сделали мало. В дальнейшем…
— Вот, кстати, о дальнейшем, — холодно сказал иезуит. — Дальнейшее для вас заключается в том, что вы сядете в почтовую карету и немедленно отправитесь домой. На сей раз я буду осмотрительнее и пошлю с вами людей, которые за вами присмотрят до самой русской границы. Ваши возможные протесты не имеют никакого значения и рассматриваться не будут. — Он усмехнулся. — Если есть такое желание, вернувшись в Петербург, пожалуйтесь на меня заведенным порядком — через дипломатов при Святом престоле. Только, боюсь, вам ответят с подобающей вежливостью, что произошло какое-то недоразумение, и священник по имени Луис не существует вовсе, а значит никогда не был посылаем ни в Прагу, ни в Тоскану…
— Догадываюсь, — сказал Пушкин, косясь на непреклонное лицо собеседника. — А если я…
— Мы ничего не обсуждаем, — ледяным тоном сказал падре Луис. — Я просто-напросто ставлю вас перед фактом. Хватит с меня напрасных смертей, не хочу еще и третьей. До русской границы вы будете под присмотром. Что вы будете говорить в Петербурге, меня не интересует — ради бога, все как есть… Я хочу только одного: чтобы вы объяснили вашим начальникам, что они занимаются бессмысленными, дилетантскими забавами. Оставьте эти дела тем, кто знает в них толк…
Он сделал жест, и тотчас же Луиджи в сопровождении еще двух молчаливых субъектов приблизился к Пушкину, и они обступили его с решительным видом. Протестовать и сопротивляться было бесполезно. Иезуит сказал:
