Оглядевшись, Хольгер заметил прислоненное к стволу дуба древко со стальным острием с одной стороны и чашеобразным упором с другой. Господи боже, копье, настоящее средневековое копье! Хольгер воспрянул духом. Беспокойная жизнь в подполье привела к тому, что он не столь строго соблюдал законы, как делало большинство его законобоязненных земляков; и потому он без особых колебаний отвязал вьюк, выложил на землю его содержимое. Было на что посмотреть: кольчуга, которая пришлась бы Хольгеру по колено, островерхий шлем с пурпурным плюмажем и прикрывавшей нос стальной стрелкой, кинжал, все необходимые пояса и ремни, кафтан, какой надевали под броню. Часть одежды из грубого, ярко окрашенного полотна, часть – из обшитого мехом шелка. Он не особенно удивился, когда обнаружил на левом боку коня подвешенные на ремнях меч и щит. Щит был своеобразной формы, строго соответствовавшей законам геральдики. Около четырех футов длины, явно новехонький. Хольгер стянул с него полотняный чехол. Щит состоял из деревянного основания и тонкой стальной пластины, и нес на себе герб – на голубом фоне три золотых льва перемежались тремя алыми сердцами.

Герб этот пробудил в нем смутные воспоминания. Минутку, минуточку…

Герб Дании? Нет, на гербе Дании девять сердец. Не припомнить…

Но что все это означает? – почесал в затылке Хольгер. Кто-то устраивает маскарад? Хольгер вытянул меч из ножен: длинный, обоюдоострый, заточен, как бритва, рукоять широкая, крестообразная. Взгляд инженера распознал сталь с низким содержанием углерода. Для киносъемок, не говоря уж о парадах, никто не стал бы с такой доскональностью имитировать средневековую экипировку… Хольгер вспомнил виденные в музеях доспехи. Мужчины средневековья были гораздо ниже ростом своих нынешних потомков. А этот меч подходил к руке Хольгера так, словно был выкован специально для него – хотя Хольгер был высок даже по меркам двадцатого века…

Папиллон заржал, попятился. Хольгер резко обернулся. И увидел медведя.

Это был огромный, коричневый медведь, он наверняка пришел сюда посмотреть, кто тут так шумит. Медведь вылупил глаза на них с Папиллоном Хольгер горько жалел, что с ним нет его пистолета – потом повернулся и убежал в чащобу. Хольгер тяжело оперся на Папиллона, унимая колотящееся сердце.

– Может, и остался в Дании кусочек дикой чащобы, – услышал он собственный голос. – Быть может, осталась парочка ястребов. Но медведей в Дании нет и быть не может!

Разве что из зоопарка какой удрал… Ну вот, начинаются глупые домыслы. Сначала нужно разузнать о том о сем, а уж потом строить догадки…

Может, он сошел с ума, и у него галлюцинации? Что-то не похоже… Слишком четко работает его мозг. Хольгер видел солнечные луга и танцующие в них пылинки, видел листья, вдыхал запах конского пота и своего собственного, запаха мха – для сновидения слишком много деталей… Его спокойный по натуре характер унял чуточку бег мыслей и привел к единственно возможному решению: даже если это и сон, ничего не поделаешь, придется жить в нем и дальше. Прежде всего – информация и сон.

Поразмыслив, он поменял эти потребности местами.

Конь держался с ним исключительно дружелюбно. Вообще-то Хольгер не имел права его забирать, но сейчас его собственные нужды были, несомненно, важнее прав неизвестного хозяина, так беззаботно бросившего здесь свою собственность. А потому Хольгер преспокойно оделся. Ему пришлось изрядно пораскинуть мозгами, чтобы надеть незнакомую одежду – но все, включая сапоги, сидело на нем, словно было на него шито. Даже подозрительно… Он запаковал оставшееся и вернулся к коню. Скакун тихо фыркнул, когда Хольгер садился в седло; потом без понукания подошел к копью.

– Никогда бы не подумал, что кони такие умные, – сказал Хольгер громко. – Ну ладно, я понял намек.

И взял копье, упер его в обнаруженную на седле подпорку; зажал поводья левой рукой, громко причмокнул. Папиллон направился в сторону солнца.

Вскоре обнаружилось, что Хольгер, как ни странно, умеет ездить верхом! До сих пор его познания в конной езде ограничивались несколькими попытками, кончившимися плачевно. Он всегда говорил, что конь – всего лишь большая неуклюжая животина, занимающая место в пространстве. И потому удивительной была симпатия, какую он мгновенно почувствовал к этому огромному созданию. Еще удивительней была легкость, с какой Хольгер держался в седле. Словно он всю жизнь был ковбоем. Задумавшись над этим, он пошатнулся в седле, враз потеряв уверенную посадку. Папиллон фыркнул с насмешкой, мог бы поклясться Хольгер. А потом датчанин выбросил все из головы и высматривал дорогу меж деревьями, сосредоточив на этом все внимание. Конь шагал по тропинке – протоптанной оленями? – но лес был такой густой, что ехать в нем с копьем в руке было чертовски неудобно.

Солнце клонилось все ниже, и наконец лишь несколько лучиков просвечивали сквозь переплетение черных стволов и веток. Черт побери, столь обширная чащоба не может находиться в Дании! Неужели его, бесчувственного, перевезли в Норвегию? В Лапландию? В Россию? К черту на рога? Быть может, он лежал без сознания несколько недель, и пуля вызвала выпадение памяти? Нет, рана совсем свежая…

Хольгер вздохнул. Все эти размышления не могли составить конкуренции мыслям о еде. Хватило бы жареной трески, и кружку холодного «Карлсберга»… Нет, поедим-ка по-американски и закажем бифштекс с косточкой, обложенный маринованным луком…

Папиллон взмыл на дыбы, едва не выбросив Хольгера из седла. Из гущи кустарника, из сгущавшейся темноты вышел лев.

Хольгер невольно вскрикнул. Лев остановился, выгнув хвост, из горла у него вырвался глухой рык. Папиллон беспокойно приплясывал, рыл копытами землю. Хольгер обнаружил вдруг, что опустил копье, уставив его в сторону огромного кота.

Из глубины леса донесся протяжный волчий вой. Лев стоял неподвижно. Хольгер не чуял охоты дискутировать с ним о правилах дорожного движения. Он отъехал в сторону, хотя Папиллон, казалось, готов был драться. Миновав льва, Хольгер ощутил сильную тягу пуститься галопом. Но тогда первый же сук наверняка выбил бы его из седла в такой темени. Датчанин облился потом.

Наступила ночь. Папиллон блуждал по звериным тропам. Блуждали и мысли Хольгера. Медведи, волки и львы – нет на земле такого уголка, где эти звери жили бы бок о бок. Быть может, в отдаленных местностях Индии?… Но в Индии не растут европейские деревья, верно? Хольгер попытался вспомнить, что об этом писал Киплинг. И ничего не приходило в голову, одни смутные воспоминания, что запад есть запад, а восток есть восток. Ветка хлестнула его по лицу, и он принялся ругаться.

– Похоже, нам придется ночевать под открытым небом, – сказал он, поостыв. – Прелестно…

Папиллон шагал дальше – еще одна тень в насыщенной звуками темноте. Хольгер слышал волчий вой, крик филина, далекий хриплый визг, который мог издавать дикий кот. А это? Что такое? Злорадное хихиканье откуда-то снизу, с земли!

– Кто там? Есть там кто?

Топот маленьких ножек стал удаляться. С ним вместе удалялся и смех. Хольгер дрожал и не сразу решился ехать дальше. Ночной холод крепчал.

И вдруг небо покрылось сверкающими звездами! Хольгер не сразу сообразил, что выехал на поляну. Впереди светился, мигал огонек. Дом? Хольгер пустил Папиллона рысью.

И вскоре увидел избушку, необычайно примитивную – стены из обмазанных глиной плетенок, крыша дерновая. Блеск горевшего внутри огня багрово освещал дым, валивший сквозь щели в плетенках. Хольгер натянул поводья и облизнул губы. Сердце колотилось так, словно перед ним вновь возник лев.

Но нужно решаться…

Он подумал, что надежнее будет остаться в седле. И ударил в дверь концом копья. Дверь со скрипом отворилась. На фоне тусклого багрового света появилась сгорбленная фигурка. Раздался старческий голос, высокий и сварливый:

– Кто там? Кто пришел к Мамаше Герде?

– Я, кажется заблудился, – сказал Хольгер. – Не найдется ли у вас свободной постели?

– Ох! А как же! Прекрасный молодой рыцарь, вижу я… да-да. Стары эти глаза, но Мамаша Герда хорошо видит, кто по ночам стучится к ней в дверь, хорошо видит. Сойди с коня, светлый господин, бедная старуха сможет тебе оказать… И не должен ты меня бояться, и я тебя бояться не должна, не в том я веке… Но знаешь, были времена… Однако все минуло, когда ты не родился, осталась одинокая старуха, и рада она любым вестям о великих событиях, что происходят вдали от ее скромной хижины… Входи, входи, отбрось свой страх. Прошу тебя, входи. Тут, на краю света, нелегко найти другое пристанище.