выпить? С обитателями сорок восьмого номера в казарме? Он посмотрел перед собой. Синий цвет сумерек стал глубже и гуще. Разве пойти с этой бутылкой к Элизабет Крузе? Водка пригодится ей так же, как и ему. Для себя у него еще остался арманьяк.
Ему открыла женщина со стертым лицом.
— Мне нужно видеть фрейлейн Крузе, — сказал он решительно и хотел пройти мимо нее в квартиру.
Но она держала дверь.
— Фрейлейн Крузе нет дома, — ответила женщина. — Вы должны бы знать!
— Почему это я должен знать?
— Разве она вам ничего не сказала?
— Я забыл. Когда же она вернется?
— В семь.
Гребер не подумал о том, что может не застать Элизабет. И он колебался, оставить ему здесь водку или нет: но кто знает, что сделает доносчица. Может быть, даже сама ее выпьет.
— Ладно, я тогда еще зайду, — сказал он.
На улице Гребер остановился в нерешительности. Он посмотрел на часы. Было около шести. Он представил себе, что его опять ждет длинный, темный вечер. «Не забудь, что ты в отпуску», — сказал ему Рейтер. Он и не забывал, но одного сознания недостаточно.
Он пошел на Карлсплац и уселся в сквере на скамейке. Перед ним лежала массивная глыба бомбоубежища, она напоминала чудовищную жабу. Предусмотрительные люди исчезали в нем, как тени. Из кустов наплывала темнота и топила последние отблески света.
Неподвижно сидел Гребер на скамейке. Еще час назад он и не думал о том, чтобы опять увидеться с Элизабет. Если бы их встреча состоялась, он, вероятно, отдал бы ей водку и ушел. Но сейчас, когда они не встретились, он с нетерпением ждал семи часов.
Элизабет сама открыла ему.
— Вот уж не думал, что отопрешь ты, — сказал он удивленно. — Я ждал дракона, стерегущего вход.
— Фрау Лизер нет дома. Она ушла на собрание союза женщин.
— А-а… Бригада плоскостопых! Ну конечно! Без нее там не обойдутся. — Гребер посмотрел вокруг. — И у прихожей совсем другой вид, когда ее нет.
— У прихожей другой вид потому, что теперь она освещена, — возразила Элизабет. — Как только эта женщина уходит, я включаю свет.
— А когда она дома?
— Когда она дома, мы экономим. Это патриотично. Надо сидеть в темноте.
— Правильно, — сказал Гребер. — Тогда мы им милее всего. — Он вытащил бутылку из кармана. — Я тебе тут водки принес. Из винного погреба некоего крейслейтера.
Элизабет посмотрела на него.
— Разве у тебя есть такие школьные товарищи?
— Да, так же, как у тебя принудительно вселенные соседи.
Она улыбнулась и взяла бутылку. — Сейчас я поищу, нет ли где-нибудь штопора.
Она пошла в кухню, он за ней. На ней был черный джемпер и узкая черная юбка. Волосы она стянула на затылке толстой ярко-красной шерстинкой. У нее были прямые сильные плечи и узкие бедра.
— Никак штопора не найду, — сказала она, задвигая ящики буфета. — Фрау Лизер, должно быть, не пьет.
— По ее виду я бы этого не сказал. Да мы обойдемся и без штопора.
Гребер взял бутылку, отбил от горлышка сургуч и два раза легонько ударил ее донышком о свое бедро. Пробка выскочила.
— Вот как откупоривают солдаты, — заявил он. — Рюмки у тебя есть? Или придется пить из горлышка?
— У меня в комнате есть рюмки. Пойдем.
Гребер последовал за ней. Теперь он был рад, что пришел. Он уже боялся, что опять придется просидеть весь вечер в одиночестве.
Элизабет сняла две рюмки тонкого стекла с книжной полки, стоявшей у стены. Гребер окинул взглядом комнату и не узнал ее. Кровать, несколько кресел в зеленых чехлах, книжные полки, письменный стол в стиле бидерманер — от всего этого веяло миром и старомодностью. В прошлый раз комната произвела на него другое впечатление — чего-то более беспорядочного и хаотического. «Вероятно оттого, что завыли сирены», — решил он. Этот шум все смешал. И Элизабет казалась иной, чем тогда. Другой, но не мирной и старомодной.
Она обернулась. — Сколько же времени прошло с тех пор, как мы виделись?
— Сто лет. Тогда мы были детьми и не было войны.
— А теперь?
— Теперь мы — старики, но без опыта старости. Мы стары, циничны, ни во что не верим, а порой грустим! Хоть и не часто.
Она взглянула на него: — Это правда?
— Нет. А, что правда? Ты знаешь?
Элизабет покачала головой.
— Разве всегда что-нибудь должно быть правдой? — спросила она, помолчав.
— Не обязательно. Почему?
— Не знаю. Но если бы каждый не старался непременно убедить другого в своей правде, люди, может быть, реже воевали бы.
Гребер улыбнулся. Как странно она это сказала.
— Ну да, терпимость, — ответил он. — Вот чего нам не хватает, верно?
Элизабет кивнула. Он взял рюмки и налил их до краев.
— За это мы и выпьем. Крейслейтер, который дал мне эту бутылку, был, наверное, весьма далек, от таких мыслей, но тем более мы должны выпить за это.
Он выпил до дна.
— Еще налить? — спросил он девушку.
Элизабет встряхнулась.
— Да, — сказала она, помолчав.
Он налил ей и поставил бутылку на стол. Водка была крепкая, прозрачная, чистая. Элизабет выпила.
— Пойдем, — сказала она. — Я сейчас продемонстрирую тебе образец терпимости.
Она повела его через прихожую и открыла какую-то дверь.
— Фрау Лизер забыла в спешке запереть. Взгляни-ка на ее комнату. Это не обман доверия. Она каждый раз обшаривает мою, как только я ухожу.
Часть комнаты была обставлена самой обыкновенной мебелью. Но на стене против окна висел в широченной раме портрет Гитлера в красках, обрамленный еловыми ветками и венком из дубовых листьев. А на столе под ним, на развернутом нацистском флаге лежало роскошное, переплетенное в черную кожу с тисненой золотом свастикой издание «Мейн кампф». По обе стороны стояли серебряные подсвечники с восковыми свечами и две фотокарточки фюрера: на одной — он с овчаркой в Берхтесгадене, на другой — девочка в белом платье подносит ему цветы. Все это завершалось почетными кинжалами и партийными значками.
Гребер был не слишком удивлен. Он уже не раз видел такие алтари: культ диктатора легко превращался в религию.
— Она здесь и пишет свои доносы? — спросил он.
— Нет, вон там, за письменным столом моего отца.
Гребер взглянул на письменный стол. Это был старинный секретер с полками и подвижной крышкой.
— Никак не отопру, — сказала Элизабет. — Ничего не выходит. Уже сколько раз пыталась.
