Гребер окинул взглядом разрушенную рыночную площадь. С 1933 года она называлась Гитлерплац. После проигранной первой войны — Эбертплац. Перед тем — Кайзер-Вильгельмплац, а еще раньше Марктплац.
— Да не знаю, — ответил он. — Все это еще как-то до меня не доходит. Люди же не могут просто так потеряться, в самом сердце Германии…
— Не могут? — Унтер-офицер посмотрел на Гребера с насмешливой жалостью.
— Дружок ты мой, ты еще не то увидишь! Я ищу жену уже пять дней. Пять дней — с утра до вечера: она исчезла, будто сквозь землю провалилась, будто ее заколдовали!
— Но как это может быть? Ведь где-нибудь же…
— А вот исчезла, — повторил унтер-офицер. — И так же исчезло несколько тысяч человек. Часть вывезли в пересыльные лагери для беженцев и в мелкие городки. Попробуй найди их, если почта работает кое-как! Другие бежали толпами в деревни.
— В деревни! — воскликнул Гребер с облегчением. — Ну, конечно! А мне и в голову не пришло! В деревнях безопасно. Они наверное там!
— Наверное! Обрадовался! — Унтер-офицер презрительно фыркнул. — Да ты знаешь, что вокруг этого проклятущего города разбросано чуть не два десятка деревень? Пока все обойдешь, и отпуск твой кончится, ты понимаешь?
Гребер понимал, но это его не трогало. Он жаждал только одного — чтобы его родители были живы. А где они — ему было сейчас все равно.
— Послушай, приятель, — сказал унтер-офицер уже спокойнее. — Ты должен взяться за дело с умом. Если будешь без толку метаться туда и сюда, только время потеряешь и с ума сойдешь. Нужно действовать организованна. Что ты намерен предпринять в первую очередь?
— Понятия не имею. Вернее всего — попытаюсь узнать что-нибудь у знакомых. Я нашел теперешний адрес людей, дом которых разбомбили. Они жили раньше на нашей улице.
— Много ты от них узнаешь! Все боятся рот раскрыть. Я уже это испытал. Но все-таки попробовать можно. И слушай! Мы можем помочь друг другу. Когда ты будешь где-нибудь разузнавать про своих стариков, спрашивай и насчет моей жены, а когда я буду спрашивать, я попутно постараюсь узнать о твоих родителях. Идет?
— Идет.
— Ладно. Моя фамилия Бэтхер. Мою жену зовут Альма. Запиши.
Гребер записал. Потом записал фамилию и имена своих родителей и отдал записку Бэтхеру. Тот внимательно прочел ее и сунул в карман. — Ты где живешь, Гребер?
— Пока еще нигде. Надо поискать какое-нибудь пристанище.
— В казармах есть помещение для тех отпускников, чьи квартиры разбомбили. Явись в комендатуру, получишь направление. Ты уже был там?
— Еще нет.
— Постарайся попасть в сорок восьмой номер. Это бывший приемный покой. Там и пища лучше. Я тоже в этой комнате.
Бэтхер вытащил из кармана окурок, посмотрел на него и сунул обратно. — Сегодня у меня задание обегать все больницы. Вечером где-нибудь встретимся. И, может быть, к тому времени один из нас что- нибудь уже будет знать.
— А где мы встретимся?
— Да лучше всего здесь. В девять?
— Ладно.
Бэтхер кивнул, потом поднял глаза к голубому небу.
— Ты только посмотри, что делается! — сказал он с горечью. — Ведь весна! А я вот уж пять ночей торчу в этой конуре с десятком старых хрычей из тыловой охраны, вместо того, чтобы проводить их с моей женой, у которой зад, как печь!
Первые два дома на Гартенштрассе были разрушены. Там уже никто не жил. Третий уцелел. Только крыша обгорела: в этом доме жили Циглеры. Сам Циглер был некогда приятелем старика Гребера.
Гребер поднялся по лестнице. На площадках стояли ведра с песком и водой. На стенах были расклеены объявления. Он позвонил и удивился, что звонок еще действует. Через некоторое время изможденная старуха приоткрыла дверь.
— Фрау Циглер, — сказал Гребер. — Это я — Эрнст Гребер.
— Да, вот как… — Старуха уставилась на него. — Да… — Потом нерешительно добавила: — Входите же, господин Гребер.
Она раскрыла дверь пошире и, впустив его, снова заперла ее на все запоры.
— Отец, — крикнула она куда-то в глубь квартиры. — Все в порядке. Это Эрнст Гребер. Сын Пауля Гребера.
В столовой пахло воском, линолеум блестел как зеркало. На подоконнике стояли комнатные растения с крупными листьями в желтых пятнах, словно на них накапали маслом. Над диваном висел коврик. «Свой очаг дороже денег» — было вышито на нем красными крестиками.
Из спальни вышел Циглер. Он улыбался. Гребер заметил, что старик взволнован.
— Мало ли кто может прийти, — сказал он. — А уж вас-то мы никак не ожидали. Вы приехали с фронта?
— Да. И вот ищу родителей. Их дом разбомбили.
— Снимите же ранец, — сказала фрау Циглер. — Я сейчас сварю кофе, у нас еще остался хороший ячменный кофе.
Гребер отнес ранец в прихожую.
— Я весь в грязи, — заметил он. — А у вас такая чистота. Мы отвыкли от всего этого.
— Ничего. Да вы садитесь. Вот сюда, на диван.
Фрау Циглер ушла в кухню. Циглер нерешительно посмотрел на Гребера.
— Нда… — пробормотал он.
— Вы ничего не слышали о моих родителях? Никак не могу найти их. В ратуше сведений нет. Там все вверх дном.
Циглер покачал головой. В дверях уже стояла его жена.
— Мы совсем не выходим из дома, Эрнст, — торопливо пояснила она. — Мы уже давно ничего ни о ком не знаем.
— Неужели вы их ни разу не видели? Ведь не могли же вы хоть раз не встретить их?
— Это было очень давно. По меньшей мере пять-шесть месяцев назад. Тогда… — она вдруг смолкла.
— Что тогда? — спросил Гребер. — Как они себя чувствовали тогда?
— Они были здоровы, о, ваши родители были совершенно здоровы, — заторопилась старуха. — Но ведь, конечно, с тех пор…
— Да… — сказал Гребер. — Я видел… Мы там, разумеется, знали, что города бомбят; но такого мы не представляли себе.
Супруги не ответили. Они старались не смотреть на него.
— Сейчас кофе будет готов, — сказала жена. — Вы ведь выпьете чашечку, не правда ли? Чашку горячего кофе выпить всегда полезно.
Она поставила на стол чашки с голубым рисунком. Гребер посмотрел на них. Дома у них были в точности такие же. «Луковый узор» — почему-то назывался этот рисунок.
— Нда… — опять пробормотал Циглер.
— Как вы считаете, могли моих родителей эвакуировать с каким-нибудь эшелоном? — спросил Гребер.
— Возможно. Мать, не сохранилось у нас немного того печенья, которое привез Эрвин? Достань-ка, угости господина Гребера.
— А как поживает Эрвин?
— Эрвин? — Старик вздрогнул. — Эрвин поживает хорошо. Хорошо.
